Македонский Лев - [62]

— Я иду, куда захочу. Теперь ты намерен возглавить это восстание?

— Да.

— Дай мне свою руку.

Парменион послушался, и она накрыла его ладонь своей. — С каждым ударом сердца перед человеком встает два выбора, — прошептала она. — И каждый выбор прокладывает новый путь, и человек должен пройти его, куда бы он ни привел. Парменион, ты стоишь на перепутье. Одна дорога ведет к солнечному свету и смеху, другая — к боли и отчаянию. Город Фивы сейчас в твоих руках, словно маленькая игрушка. На дороге к солнечному свету город будет расти и процветать, но на другой дороге он будет сломлен, разрушен в прах и позабыт. Вот слова, которые мне было велено передать.

— Так какая же дорога верна? — спросил он. — Как я это узнаю?

— Ты не узнаешь, пока не пройдешь по ней достаточно далеко.

— Тогда какой смысл говорить мне об этом? — процедил он, вырывая свою руку из ее руки.

— Ты — Избранный. Ты — Парменион, Гибель Народов. Сотни тысяч душ ты отправишь плавать по темной реке, кричать и вопить, сетуя на судьбу. Поэтому правильно и справедливо будет, чтобы ты сознавал свой выбор.

— Тогда скажи, как пройти по пути солнечного света.

— Скажу, но, как и слова Кассандры до меня, мои слова не изменят твоего пути.

— Просто скажи мне.

— Выйди из этого дома и оседлай своего скакуна. Уезжай из этого города и отправляйся по морю в Азию. Отыщи Храм Геры Книги.

— Ха! Теперь я вижу, — вымолвил Парменион. — Ты ведьма! Ты спартанка и служишь им. Я не стану слушать твоей лжи. Я освобожу Фивы, а если и есть город, которому суждено обратиться в прах — то это будет Спарта.

— Конечно, — сказала она, улыбнувшись, показывая свои сгнившие зубы и кроваво-красные десны. — Гибель Народов говорит, и его слова будут услышаны богами. Но ты несправедлив ко мне, Парменион. Мне нет дела до Спарты или ее грез, и я рада тому пути, который ты избрал. Ты важен для меня — и для мира.

— Почему я должен быть важен для тебя? — спросил он ее, но она покачала головой.

— Все выяснится со временем. Сегодня я тобой довольна; у тебя острый ум, ясное сознание. Скоро ты станешь человеком из железа, человеком великой судьбы. — Ее смех звучал как ветер в мертвых листьях.

Парменион ничего не сказал, но его пальцы устремились к кинжалу на поясе.

— Тебе это не понадобится, — мягко сказала она. — Я тебе не враг, и никому не расскажу о твоих планах.

Спартанец не ответил. Он не собирался рисковать жизнью Эпаминонда по слову спартанской ведьмы! Кинжал выскользнул на свободу…

— Парменион! — позвал Калепий, стоя в дверях. — Я думаю над заключением для своей речи. Не послушаешь последние слова?

Лишь на миг Парменион отвлек внимание. Он вновь взглянул на Тамис… но она исчезла. Вскочив на ноги, с кинжалом в руке, он заметался по кругу. Но Тамис и след простыл.

— Куда она ушла? — спросил он Калепия.

— Кто?

— Старуха, которая была здесь мгновение назад.

— Я никого не видел; тебе приснилось. Послушай же конец речи…

Парменион побежал к двери. Снаружи во дворе кузнец и его люди лупили молотами по штырям, а дворовые ворота были заперты.

***

Парменион прослушал речь Калепия, которая звучала помпезно и страдала недостаточной самоотдачей. Но он ничего не сказал; его сознание занимали слова Тамис. Была она реальной — или иллюзией, вызванной болью? Он не мог узнать этого. Похвалив политика за его речь, он вышел из здания и пошел под палящим солнцем к дому Александраса. Этот человек был актером и поэтом. Если верить Калепию, он преуспел в обеих профессиях, но среди знати сделал себе имя тем, что организовывал изысканнейшие оргии. Его дом располагался близко к Гомолоиду, Великим Северным Воротам, и смотрел на холмы, ведущие в Фессалию. Парменион отыскал дом и сел на стену шагах в шестидесяти от его ворот. Отсюда он разглядел четверых стражников в нагрудниках и шлемах, с копьями, а также услышал звуки музыки и смеха изнутри. Однако Пелопида нигде видно не было. Облокотившись спиной о холодную каменную стену, он еще раз прокрутил планы в уме.

Ты ничего больше не можешь сделать, сказал он себе. Это тебе не по силам.

Но эту позицию он принять не мог. Все те годы, что он жил, потеряв Дераю, мысли об отмщении спартанцам постоянно наполняли его сознание. Теперь этот день настал, и начало его мести близилось. Но где же Пелопид?

Если не убить советников, они переметнутся к спартанцам, и тогда, даже если Кадмея будет взята, Агесилай или Клеомброт поведет армию, чтобы вернуть ее. Он тихо проклял фиванского воина. Высокомерный, тупой баран!

Медленно текло время. Стражники продолжали вышагивать за воротами, а смех внутри становился всё пронзительнее. Прибыли семь жриц Афродиты, в дорогих цветных хитонах и в вуалях под драгоценными инкрустированными гребнями. Стражи посторонились, чтобы впустить их. Парменион прикрыл глаза от боли в черепе; боль была еще сильнее от осознания того, что нельзя полагаться на такого человека, как Пелопид.

Прохладный ветер тронул его лицо, принося краткое избавление от боли. Он сел — боясь изменений, перемен. Стражники по-прежнему вышагивали, и всё, кажется, оставалось так, как было. И вдруг он понял, что не было звуков: ни музыки, ни смеха.