Македонский Лев - [3]

— Милый Гермий, — проговорила она. — Если б все люди были такими, как ты, мои труды оказались бы не нужны.

***

Парменион сел на скалу в ожидании рассвета. Его желудок был пуст, но челюсть была слишком ушиблена, чтобы разжевать черствый хлеб, припасенный им с прошлого завтрака. Солнце медленно поднималось над красными холмами Парнонской долины и водами реки Эврот, просыпающейся к жизни. Солнечное тепло тронуло худощавое тело Пармениона и заставило его непроизвольно задрожать. Спартанские тренировки учили мужчину игнорировать боль, не думать ни о холоде, ни о зное. В высшей степени он развил это умение, но это новое тепло послужило напоминанием о том, как холодно было ему всю долгую ночь, проведенную в укрытии на священном холме над городом.

Статуя Зевса, Небесного Отца, — двенадцати футов ростом, величественного и бородатого, — осматривала земли к западу от города и, казалось, изучала высокую гору Илиас вдали. Парменион вздрогнул снова и осторожно надкусил ржаной хлеб, издав протяжный стон, когда боль вновь вспыхнула в челюсти. Нанесенный Гриллусом удар был силен, и, несмотря на всю свою стойкость, Парменион не мог толком двигать челюстями. Он погрузил палец в рот. Одного зуба не хватало. Разломив хлеб, он сунул маленький кусочек в правую сторону рта, осторожно пережевывая. Закончив свой скудный завтрак, он встал. Левая щека его отекла. Подхватив хитон, он изучил местность; все вокруг было зловеще-пурпурным, и кроваво-красным над горизонтом.

Он потянулся — и застыл, как только услышал движение на Подъемном Пути. Быстро и ловко он пробежал за Святилище Муз, с замиранием сердца затаившись в ожидании незваных гостей. Он поднял внушительный осколок битого мрамора, один край которого был подобен лезвию секиры. Если они пришли за ним снова, кто-то на сей раз умрет!

Худощавый парень в синей тунике показался в поле зрения. У него были темные вьющиеся волосы и тонкие брови. Парменион узнал своего друга, Гермия, и облегченно вздохнул. Отбросив камень, он утомленно поднялся на ноги. Гермий увидел его и подбежал, обняв за плечи.

— О, Савра, друг мой, сколько же еще ты должен страдать?

Парменион заставил себя улыбнуться:

— Сегодня увидим конец всему этому. Быть может.

— Только если проиграешь, Савра. Ты должен проиграть. Они могут тебя убить. Я боюсь, что они так и сделают, — Гермий посмотрел в холодные синие глаза друга и не увидел в них смирения.

— Но ты не собираешься проигрывать, так? — грустно произнес он.

Парменион пожал плечами.

— Возможно — если Леонид лучше подготовлен, если судьи благоволят ему.

— Конечно, они будут ему благоволить! Гриллус сказал, что сам Агесилай придет смотреть — не думаешь же ты, что судьи допустят унижение царского племянника?

Парменион положил руку на плечо Гермия.

— Так вот почему ты обеспокоен? Я проиграю. Пусть так. Но я не стану поддаваться.

Гермий сел у подножия статуи Зевса и достал два яблока из своего заплечного мешка. Он протянул одно Пармениону, который осторожно вгрызся в мякоть.

— Почему ты так упрям? — спросил Гермий. — Это всё твоя македонская кровь?

— Почему бы и не спартанская, Гермий? Всем известно, что ни один из этих народов никогда не сдавался.

— Это было сказано не в обиду, Савра. Ты же знаешь.

— Конечно нет, только не от тебя, — сказал высокий юноша, пожав другу руку. — Но посуди сам, вы все зовете меня Савра — «ящерица» — и думаете обо мне как о полуварваре.

Гермий отстранился, его лицо отражало боль.

— Ты мне друг, — запротестовал он.

— Это не считается, Гермий, это не ответ. Ты не можешь исправить то, кем являешься, — ты спартанец, чистокровный, с родословной героев, уходящей корнями в древность далеко за Фермопильское сражение. Твой собственный отец ходил в походы с Лисандром и не знал поражений. Возможно, у тебя есть друзья среди илотов и других низших классов. Но ты все равно видишь в них только рабов.

— Твой отец — такой же спартанец, который вернулся из похода на щите, и все его раны были спереди, — возразил Гермий. — Ты тоже спартанец.

— И у меня македонская мать. — Парменион задрал тунику, поднимая руки над головой. Его тело покрывали ссадины и кровоподтеки, а правое колено заметно разбухло. Его угловатое лицо также было в кровоподтеках, правый глаз почти закрыт. — Это метки, которые я получил за свою кровь. Когда меня забрали из дома матери, мне было семь лет. С того дня по сегодняшний я никогда не знал солнца, которое грело бы мне тело, не покрытое ушибами.

— Я тоже получал синяки, — сказал Гермий. — Все спартанские юноши должны их сносить — иначе переведутся спартанские мужи, и мы утратим свою славу. Но я услышал тебя, Сав… Парменион. Похоже, Леонид ненавидит тебя, и он могучий враг. Ты должен пойти к нему и попроситься в услужение. Тогда это прекратится.

— Никогда! Он поднимет меня на смех и вышвырнет на улицу.

— Да, он это может. Но, даже если так, побои прекратятся.

— Ты бы сделал это, окажись на моем месте?

— Нет.

— Тогда почему я должен? — процедил Парменион, и его холодные глаза застыли на лице друга.

Гермий вздохнул.

— Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце…