Македонский Лев - [152]

— Вещь впечатляющая, — сказал спартанец, — и очень древняя. Весьма необычной работы.

— Необычной? — вскипел Филипп. — Да, необычной, возможно. Необычно также просить мужчину возлечь с женщиной, надев на себя такой… такой… свадебный головной убор!

Парменион улыбнулся. — Ты сам говорил, что этот брак был предначертан свыше. Ты же наверняка предвидел, что будет совершен некий ритуал? Даже Бардилл в свое время устроил свадебную церемонию, которая длилась целый день, с танцами, речами и атлетическими состязаниями между его гвардейцами.

— Да, он на это был горазд, — согласился Филипп, — но там я был в центре всего действа. Здесь же я чувствую себя чужаком, второстепенным игроком. — Он подошел к окну и посмотрел на темнеющие в ночи леса и далекие огни. Парменион встал рядом. — Послушай их, — проговорил Царь, когда ночной бриз донес до них звуки смеха и музыки со стороны леса. — Знаешь, что они там делают?

— Нет, государь.

— Я тоже… и это беспокоит меня, Парменион. Может быть, они пляшут голые вокруг этих костров — а я сижу здесь, ожидая, когда меня отведут к невесте, как жертвенного барана. Я что, так уродлив, что нужно шлемом скрывать мое лицо?

— Я думаю, — вставил Парменион, — ты чересчур взволнован. Я бы посоветовал тебе воздержаться от вина; ты выпил уже почти целый кувшин.

— Вино никак не действует на мои способности, — буркнул Филипп. — Почему бы нам не пробраться туда и не понаблюдать за ними? Что думаешь?

— Думаю, это будет неумно.

— Боги, парень, ты такой зануда! — Филипп опустился на скамью и налил себе оставшееся вино. — Распорядись, чтобы мне принесли еще, будь другом.

Парменион вышел в опустевший коридор, спустился по лестнице на кухню. Близилась полночь, и даже он чувствовал теперь нарастающее напряжение перед скорой свадьбой.

Мистерии вызывали в Парменионе трепет, как и вся культура этого вулканического острова. Сам Ксенофонт проходил здесь посвящение, однако почти ничего не рассказал Пармениону о церемониях, кроме того, что они связаны с тайными знаниями «Величайших Богов». Одним из них, как вспомнил Парменион, был Кадмилос — бессмертный с бараньими рогами, Дух Хаоса.

Спартанец вошел в пустую кухню, отыскал кувшин вина и вернулся с ним в покои Царя. Филипп снова весело напивался.

— Ты нашел себе еще, — проговорил Парменион, заметив рядом с Царем золотой кувшин.

— Его принесла женщина. С гостеприимством здесь все в порядке, Парменион — и это лучшее вино, что мне доводилось пробовать. Глотни-ка.

— Я не видел здесь ни одной женщины, государь. Откуда она пришла?

Филипп пожал плечами. — Дворец — как соты. Кто знает? Давай. Выпей.

Парменион наполнил свой кубок царским вином и попробовал. Оно было крепким, терпким и почти сладким. Лишь тогда они услыхали песнопения, и он отставил вино и подошел к окну. Процессия с факелами выходила из леса. — Твоя невеста идет, государь, — сказал спартанец. Филипп вытянулся вперед, его руки стали тверды как камень от напряжения.

Во главе процессии, одетая как древняя Минойская принцесса, шла огневолосая девушка неописуемой красоты — ее волосы были подвязаны золотыми лентами, груди обнажены и подкрашены, губы подведены шелковистым блеском.

— Во имя всех богов Олимпа! — прошептал Филипп. — Поистине, этот вид — настоящее пиршество для глаз и души.

Парменион тяжело сглотнул. Девушка была копией Дераи: широко посаженные глаза, полный, чувственный рот. Спартанец отступил от окна, протирая глаза от наваждения. Процессия вошла во дворец, песнопение стало более отдаленным и приглушенным. Филипп налил себе еще кубок вина и выпил его единым залпом.

— Уже скоро, государь, — сказал Парменион. — Тебе нужно подготовиться.

— Да, — ответил Филипп дрогнувшим голосом. — Под… подготовиться. — Он вылез из своего хитона, прошагал к белой накидке и упал на скамью. — Проклятье! — проворчал он. — Ноги меня подводят. — Парменион подбежал к нему.

— Что такое, государь?

— Не… не знаю. Помоги… встать. — Парменион посадил Царя на скамью. — Я сейчас приду в норму. Принеси воды.

Спартанец услышал шаги в коридоре и скрип открываемой двери в опочивальню. Подойдя к занавесям между комнатами, он задернул их плотнее, затем набрал воды для Царя. Глаза Филиппа были отекшими и затуманенными. — Они здесь, государь, — прошептал Парменион. — Тебе надо взять себя в руки. — Филипп взял воду, которая тут же пролилась ему на голую грудь. Он хотел попить, но голова его запрокинулась назад, а кубок выпал из руки.

Парменион неслышно выругался. Это было слишком. Он видел Филиппа на многих хмельных пирушках; то, сколько он мог выпить вина или пива, не пьянея, уже давно вошло в легенды. Никогда еще Парменион не видел его в таком состоянии. И всего после двух кувшинов вина? Это было немыслимо.

Сладкий запах фимиама проник через занавески, и он услышал аколиток, выходящих из опочивальни. Он тихо прокрался через комнату, приоткрыв маленькую щель между драпировкой. Комната за занавесом была освещена желтым огнем фонарей, и обнаженная фигура Олимпиады лежала на широком ложе. Она мягко извивалась и постанывала.

Парменион снова выругался и вернулся к Царю.

Время поджимало.