Македонский Лев - [142]

Казармы теперь были достроены и гвардейцы проживали в них, питаясь различными яствами, употребляя только самое лучшее вино, однако отрабатывая свои привилегии неординарной демонстрацией стойкости и боевой подготовки под приглядом орлиных глаз Пармениона.

Феопарл и Ахиллас остались при Царе по его возвращении из Иллирии. Повидавшись со своими семьями в Пелагонии и снабдив их достаточным количеством денег до следующей зимы, двое мужчин командовали теперь фалангами пехоты, по две тысячи воинов каждая.

Ахиллас добился славы в Пеонии, где дал боевое крещение своим войскам прошлой осенью. Пеонийский Царь был убит, войско его рассеялось. Филипп вознаградил Ахилласа мечом с золотым эфесом.

Весь следующий час Филипп наблюдал за учебными маневрами солдат, затем оседлал своего нового черного жеребца и уехал во дворец в Пеллу.

Там к нему явился Никанор.

— Царица разместилась сейчас в провинциальном поместье в Айгае, — произнес он. — Симике сказала, что будет рада ее компании.

— Как Аудата?

— Во время переезда ей было дурно, но теперь она здорова. С ней врачи; они по-прежнему обеспокоены из-за ее узких бедер и возраста. Но провидец сказал, что роды пройдут для нее хорошо; по словам Диомаха, у нее будет дочь.

— Она хотела остаться в Пелле, — проговорил Филипп, — но я сказал ей, что будет лучше переехать на юг. — Он вздохнул. — Она не плохая женщина, Никки. Но я не хочу видеть ее здесь. Этот дворец — для особой невесты.

— Снова этот сон?

— Видение продолжает посещать меня, с каждым разом всё мощнее. Теперь я вижу ее яснее, чем тебя сейчас.

— Она околдовывает тебя, Филипп, — промолвил Никанор, и его глаза выдавали заботу.

— Если так, то это чары, за которые мужчина готов умереть — или убить. Она говорит мне, что у нас будет сын — муж великой судьбы. И я верю ей. Я должен построить царство, достойное его. Но я не могу сделать этого, пока плачу такой высокий откуп Бардиллу.

— Что ты будешь делать?

Филипп улыбнулся. — Уже сделал. Я отменил выплату.

— Парменион знает об этом?

— Он что, твой Царь? — прогремел Филипп.

— Нет, государь; я не это имел в виду. У Бардилла не останется выхода, кроме нападения. Мы готовы к этому?

— Думаю, готовы, — сказал Филипп. — Настал час для Македонии, и я не поеду в Самофракию как вассал другого правителя. Когда я приведу ее в дом, она станет царицей победоносного народа. Или будет так, или я погибну и не получу ни славы, ни сыновей. — Взяв Никанора за руку, он придвинулся к нему вплотную. — То, что я сейчас сказал, не должно достигнуть ничьих ушей.

— Я ничего не скажу, — пообещал Никанор. Филипп кивнул.

— Македония станет свободной, — промолвил Царь.

После того, как Никанор ушел, Филипп переместился к длинному окну в западной стене и сел там, глядя, как солнце заходит за далекие горные вершины.

Он не сказал Никанору всего, полностью он не открылся бы никому из людей.

Началась большая стратегическая игра. Первым будет Бардилл, потом — Фессалия на юге, затем Фракия на востоке. А дальше…?

Уже после первого вещего сна амбиции Филиппа разрастались с каждым днем. Он стал видеть события по-иному, в более широкой перспективе. Веками великие города-государства стремились распространить свою власть на остальные греческие земли, но всё было тщетно. Могучая Спарта, непобедимая на суше; Афины, хозяева морей; Фивы, сердце Беотии. Никто из них не преуспел надолго. И никогда не смогут, понял Филипп, ибо их мечты были малы, привязаны к их собственным городам.

Но если целый народ поднимется, станет сильным, самостоятельным и целеустремленным; то города падут, и вся Греция сможет объединиться, чтобы идти на битву под началом единого Царя-воителя.

И тогда содрогнется весь мир.

Филипп поежился. «О чем это я думаю?» — изумился он. Почему эти амбиции никогда раньше не проявлялись в нем?

Потому что теперь ты Царь, прошептал тихий голосок внутри. Потому что ты муж, наделенный силой и властью, мудростью и отвагой.

К тому времени, как приехал Парменион с докладом, Царь успел употребить несколько кувшинов вина. Он был в приподнятом настроении духа, праздный и веселый, но за остроумным юмором спартанец почувствовал напряжение. Мужчины устроились на скамьях и пили почти до полуночи; и тогда Филипп задал вопрос, которого Парменион давно уже ждал от него.

— Скажи мне, стратег, готовы ли люди?

— К чему, государь? — уклонился Парменион.

— Биться за свободу Македонии.

— Люди всегда готовы биться за свободу. Но если ты спрашиваешь меня, сможем ли мы одолеть иллирийцев, то я не знаю. Через шесть месяцев у нас будет еще две тысячи подготовленных воинов; тогда я уверенно отвечу, что мы готовы.

— У нас нет шести месяцев, — ответил Филипп, вновь наполняя свой кубок.

— Почему же? — сдержанно спросил Парменион.

— Я отменил выплаты. У нас меньше шести недель до того, как иллирийцы перейдут через горы.

— Не мог бы ты посвятить меня, какие у тебя были причины на это? — осведомился Парменион.

— Я потратил деньги на броню и оружие, и для Бардилла ничего не осталось. Мы сможем разбить его?

— Смотря какую тактику он выберет, и на какой местности придется сражаться. Нам нужна равнина для пехоты, и достаточное пространство для конницы, чтобы ударить по флангам. Ну а остальное, государь, зависит от боевого духа самой армии.