Македонский Лев - [126]

— Он тебе понравился, так? — спросил наконец Мотак.

— Да. Он напомнил мне Пелопида.

— Скорее всего, он и кончит примерно так же, — заметил Мотак.

— О Небо, ты в скверном расположении духа, — процедил Парменион. — Что с тобой такое?

— Со мной? Ничего. Но я хочу знать, зачем покинул Сузы и оказался здесь. Мы жили, как наследные принцы; мы были богаты, Парменион. Что нам даст эта скудная земля? Македонцы никогда ничем ценным не владели. И что ты собрался здесь получить? Ты славишься как величайший военачальник по всему цивилизованному миру. Но тебе этого недостаточно, ведь так? Ты не можешь отказаться от непосильного испытания.

— Ты, пожалуй, прав. Но я тебя спрашивал, не хочешь ли ты остаться в Персии. Я тебя на аркане не тяну, Мотак.

Фиванец хмыкнул. — По-твоему, у дружбы нет цепей? А вот и есть. Настолько крепкие, что тянут меня за тобой — и твоей гордыней — в эти дебри с этими полугреками-варварами.

Парменион взял друга за руку.

— Ты пристыдил меня, Мотак. И мне жаль, что это предприятие не встретило твоего одобрения. Я сам не понимаю всех причин, которые привели меня сюда. Отчасти это был зов крови. Мои предки жили на этой земле, сражались за нее, умирали за нее; я должен был ее увидеть. Но и в твоих словах есть правда. Я знаю, как называют меня люди, но правы ли они? Я всегда вел прекрасно подготовленные армии, в большинстве случаев превосходящие противника числом. Здесь же, как ты заметил, есть вызов. Иллирийцы дисциплинированы и хорошо подготовлены, фракийцы многочисленны и свирепы, олинфийцы достаточно богаты, чтобы нанять самых лучших наемников. Какая честь будет в том, чтобы возглавить кого-то из них? Но македонцы? — он улыбнулся. — От этого я отказаться не могу, дружище.

— Знаю, — устало сказал Мотак. — Всегда знал.

— Что мы приедем в Македонию?

— Нет. Это трудно выразить словами. — Он немного помолчал, его зеленые глаза застыли на лице Пармениона. Наконец он улыбнулся, взял друга за плечо. — Я думаю — где-то очень глубоко — ты всё тот же парень-полукровка из Спарты, рвущийся доказать, чего он стоит. И, даже добившись в этом успеха — что не подлежит сомнению — ты будешь охотиться за небывалым испытанием где-нибудь еще. И глупый Мотак повсюду будет с тобой. А теперь я желаю тебе доброй ночи. — Фиванец встал и пошел в свои покои.

Некоторое время Парменион сидел наедине с мрачными мыслями, а потом выбежал в сад за двором и устремился вверх по ступеням на высокую стену, где лег на парапет и стал смотреть на юг, в сторону Фессалии.

Он знал, что Мотак прав. Внутри военачальника Пармениона жил мальчик Савра — печальный и одинокий, по-прежнему ищущий дом, любовь и счастье. Он надеялся найти это в Персии, в богатстве и славе. Но известность не дала ответ, а богатство не помогло ему забыть о вещах, которые не купишь.

Внизу, за городом, стояла кромешная тьма, но где-то там, на юге, пал Пелопид, сражаясь с фессалийцами против Тирана Феры. Враг наступал по всем фронтам, но Пелопид устремился на их центр, пробивая себе путь к Тирану. Это изменило ход сражения, но во время атаки фиванец погиб. Фессалийцы, одержав победу, отрезали хвосты и гривы своим лошадям в честь погибшего военачальника.

Парменион вздрогнул. Он думал, что Пелопид неистребим. — Но неистребимых не бывает, — прошептал он. — Пусть же боги благословят твой дух, Пелопид. Чтобы ты познал радости в Чертоге Героев.

— Ты веришь, что он окажется там? — спросил Филипп, поднявшись по ступеням и садясь напротив Пармениона.

Старший мужчина вздохнул. — Это было бы справедливо. Ты бы видел его при Левктрах — он крушил врага как бог Войны и сразил самого Военного Царя.

Филипп кивнул. — А ты в это время атаковал центр неприятеля, заставив их лучников и копьеметателей бежать с поля боя. Это была твоя победа, Парменион, предшествовавшая многим другим в Каппадокии, Фригии, Египте, Месопотамии. Ты никогда не терпел поражения. Почему?

— Может, я дрался как двадцать львов, государь.

— Это был серьезный вопрос, стратег.

— Твои казармы подсказывают ответ. Фундамент должен быть добротным, опора — крепка, стены должны стоять на плотном грунте. Армии нужно много всего, но более прочего ей нужна убежденность, вера в то, что однажды она победит. Подготовка дает уверенность, это фундамент. Хорошие офицеры — это ее опора.

— А стены? — спросил Царь.

— Пехота, государь. Ни одна армия не может расчитывать на победу без хорошей пехоты.

— Ты сможешь построить для меня армию за год?

— Смогу — но что ты намерен с ней делать?

Филипп усмехнулся. — Мы здесь не в равных положениях, ты и я. Ты наемник — а это означает, что в любой момент ты можешь встать рядом с Котисом или Бардиллом. Я не могу раскрыть тебе все свои планы. И, насколько я могу предполагать, ты не станешь мне служить. Как нам решить этот вопрос?

— Расскажи мне обо всем, что ты совершил прежде, государь, ничего не исключая. В том числе и об убийстве побратима.

— Почему бы и нет? — ответил Филипп. Почти час Царь рассказывал о своих усилиях, направленных на то, чтобы избежать катастрофы, об переговорах с Афинами, о сделке с Бардиллом, о послании с заверениями в дружбе Котису Фракийскому. Наконец он замолчал и при лунном свете заглянул Пармениону в лицо. Спартанец был невозмутим, его глаза застыли на глазах Филиппа.