Макаровичи - [87]

На Песках поселился. Близ Лавры.

Звон гудел церковный, и шел туда Виктор. И так хороши были шепоты чужих-чужих могил. Так хороши. На общественном кладбище плакал Виктор. Приходил, то у той могилы останавливался, то у этой, и плакал. И хорошо ему было, когда звон гудел серебряный.

Ехал однажды в санях.

- Война? К чему война? Я не понимаю.

- Но вот она, живая война. Всем нам понять надо бы.

- Зачем? Я не люблю смотреть, как на улице вот здесь дерутся по ночам, в глухих местах. Не нравится мне это. Зачем же сюда смотреть, в эти газеты? Знаю: много убийств. А еще что?

И были фонари надснежные и пробегали какие-то люди черные по снегу.

Ехал Виктор на Васильевский Остров. Ехал с Григорием Иванычем Ставрополевым.

- А это Николаевский мост?

- Николаевский!

- И эти ваши близко?

- Близко.

Когда приехали, сказал Ставрополев:

- Входите!

По лестнице по темной шли. И сказал Виктор:

- Не надо женщин.

А Ставрополев сказал:

- Каких еще женщин! Да что с вами?

Комната двухоконная. Много людей разных. И на подоконниках сидели. Большой самовар медный свистел на квадратном столе. И пиво было. И бутерброды.

- А вот и хозяин, Глеб Константинович.

Взором долгим оглядел Виктор Глеба. Высокий, стройный. Лицо красивое, смелое. Но pince-nez с дымчатыми стеклами дерзость глаз прикрывает. Бородка аккуратно подстрижена. И услышал веселый баритон:

- Добро пожаловать. А мы тут именины справляем. Петербургские дворники любят, чтоб именины.

И знакомил с теми, кого не знал еще Виктор. Звеня ложечками в стаканах, продолжали разговор.

- Товарищ Глеб, а, право, к нам бы вы, прочно бы, надолго...

- Чего тут! Я в Москве. Полюбуюсь на вас еще денька три, и на место. В Москве я, как рыба в воде. А здесь... Не привык я здесь. Да и не кажется мне здесь возможным то, на что я там рассчитываю. Москва - это прелесть. Для нас, то есть. Лучше города и не придумать...

- Ну, старый спор. Ах, уж эти москвичи.

- Да Глеб не про то. Действительно, план города...

- Да, уж хуже питерского не придумаешь. Улицы прямые да широкие... Одни площади чего стоят...

- Что площади! Главная беда - мосты. Три моста разведут, и чуть не все рабочие районы отрежут.

- По льду...

- Да, по льду! Климат этот здешний...

- Зато у нас, товарищи, Казанская площадь как раз на месте. Такой штуки в Москве нет.

- Ну, уж ты, Варевич, скажешь! В этой ловушке немало еще людей захлопнут.

- Ну, однако... Как кафедра...

- А тебе бы только с полчасика покрасоваться...

- Не покрасоваться, а живое слово...

- Нет, товарищи. План города оно, конечно... Но всего предугадать нельзя. А остроумный полководец и недостатки местности в свою пользу обернуть может. Вот, к примеру, старик пишет: невозможна, говорит, уличная революция в современных городах. Асфальт, говорит, и торцы вытеснили булыжную мостовую, как она там по-французски называется, макадам что ли... И потому, говорит, не из чего баррикады строить. Абсурд, ведь! В Париже тогда макадам, а у нас трамваи, конки, рельсы, вывески, мало ли что еще. А старик в одну сторону глядит. Не будет, говорит, баррикад больше. Другую, говорит, форму примет восстание. Ан будут баррикады. Покрепче парижских будут.

- Однако, Глеб, не в Петербурге же?

- А, ведь, старик и про Москву. После его статьи у нас чуть не драка... А! Николай. Здравствуй. Что это у тебя? Ну, конечно, телеграммы с войны...

- Да. Важное. Читайте.

Слушали.

- Коли б не эта война...

- Да, уж теперь ждать глупо.

- И грешно.

- Но каковы японцы! Пятнадцать тысяч в несколько часов. И на верную смерть.

- А по-моему, господа, это и не человечья психология, а тараканья какая-то. Или вот саранча...

- Без идеи саранча, а если идея, то самая наичеловеческая психология.

- Тут коллектив.

- Так-то так. Героизм понимаю. Но одно дело - на опасность идти, местью кипеть и ненавистью и, может быть, понимаете, может быть, погибнуть, а собой волчьи ямы засыпать, чтоб другие прошли... бр...

- Да, их культура...

- Ничего-то мы про нее еще не знаем. Но не скрою. Страшны мне японцы.

- Ну, не ново. Вот в «трех разговорах» страхи эти... Но, мне кажется, дело тут проще...

Николай с Глебом, негромко поговорив, к Виктору подошли. Поверх стекол дымчатых Глеб приветливо и просто в глаза заглянул.

- Нам ночевки нужны. Для него вот, главным образом. Ну, иногда кого-нибудь приведет, если удобно будет. Ваш район нам хорош. Можно?

- Пусть.

- Григорий говорил, дом большой.

- Большой.

- И к вам без швейцара?

- Без швейцара.

- Чего же лучше. Сегодня он к вам. Ну, потом дня четыре не зайдет. Да его не учить. Шпика за собой не приведет.

Черноволосый, коренастый, в короткий пиджак одетый, Николай строгими глазами Виктора оглядел.

- Между десятью и одиннадцатью буду.

Глеб, посреди комнаты встав и подняв руку:

- Товарищи! К порядку дня. На именинах вы или не на именинах? А коли на именинах, пусть пробки пощелкают. А Кудрявый и песню заведет. Только, чур, знаешь, каких песен у меня нельзя. Ну, то-то же.

- Гитара? Вон она у меня припасена.

И громко стучали стаканами. И громко смеялись.

- Нелюдимо наше море...

Запел Кудрявый.

Встретился взор Виктора со взором, плывущим из тоски восторженной. Сидела у окна маленькая, в шаль кутая плечи. Подумал, рассеянно глядя: