Макаровичи - [31]

Убежал.

Антону веселее стало. Солнечно-снежное во все три окна ударило.

- Э! Да что, право...

Но воспоминания жгли. Но скука, безмолвие и усмешка. Вскоре спешащие шаги. Фома у дверей...

- К Макару Яковлевичу пожалуйте.

- Куда?

- В столовой они-с.

«Идти или нет? Жаль, что я сегодня такой. Не так бы нужно...» Вот взглянуло в его глаза его лицо, чуть бледное под черными волосами. Это верх уже лестницы. Зеркало. Ненадолго видит, как в этом и в том зеркале, напротив, вытянулась бесконечная галерея зо­лотых арок в серо-зеленых стенах. И много черных людей идут друг за другом надалеко. Это Антон. Дальше, направо, в залу. Проходит по зале наискось. Большой стол стоит не в середине и какой-то потерянный здесь. К завтраку лакеи накрывают. Светло. Светло. Двадцать окон смотрят в залу; десять с реки, десять из сада. По пяти в ряд. Прошел. Слышит голос отца. Кричит с кем-то. В столовой. Далеко; еще много комнат. А двери их все поставлены в одну линию и все открыты. И далеко видно из окон столовой. Вот прошел большую гостиную. Темно-зеленое золото чуть блестит в сумраке парчевых занавесей. Золото. Оно становится жутко-властным, когда оно чуть видно. А голос отца гудит впереди, там. Ковры разноцветные съедают шепот шагов. Но в первой от столовой комнате нет ковра, и шаги Антона застучали. Сразу замолчал Макар Яковлевич. Потом прокричал кому-то:

- Хорошо, хорошо. Идите теперь. Потом позову.

А тот что-то сказал, уходя. И узнал Антон голос конторщика из Лазарева.

Антон вошел. Отец в позе человека, остановившегося на бегу. Но здесь и мать. Этого не ожидал Антон. Сидит у стола. Вошел Антон и стал у двери.

Молчанье. Стены комнаты ждут. Но не долго. Он заговорил, закричал. Между ними тяжелый темный стол, ничем не покрытый. И на нем бумаги, конторские книги. И Макар Яковлевич закричал, забегал, запрыгал по ту сторону длинного стола. Задыхался, заикался, когда выкрикивал свои слова. Были мгновения, когда он смотрел на сына. Но это было случайно. Его взгляд бегал, прыгал, как всегда. И сам он, выкрикивая свои слова, бегал и подпрыгивал в том конце комнаты.

Сын стоял у дверей, а между ними сидела молча и ни на кого не глядела Раиса Михайловна.

А Макар Яковлевич, круглый, короткий, кричал, кричал. Кричал он о том, что сын должен покоряться отцу.

И он прыгал и кричал, заикаясь:

- Когда отец был жив, мы все в одной комнате спали. Я в Москву в третьем классе ездил! Сапоги к полу примерзали... Пятачок был деньги!.. Отца боялись!.. Матери боялись!.. А теперь что! Черт возьми! Как вы все смеете! Страху нет! Что? Нет страху? Что из вас выйдет, изо всех? Что? Нет больше страху? Что? Нет? Что? Что? Что, черт возьми? Что?..

Наконец, он задохнулся словами, устал, замолчал и сразу стал спокойнее. Вот подбежал к Раисе Михайловне. Нагнулся. Шепчет в ухо.

- Довольно, что ли?

Она что-то шепчет в ответ.

Не слышно Антону. Опять отбежал в свой угол Макар Яковлевич, опять запрыгал, опять закричал:

- Да! Еще! Черт возьми, что такое? Матери грубить! Мать огорчать! Подлецы вы все растете! Мерзавцы! Что ты там еще делаешь? Я почем знаю, что ты там делаешь? Черт один знает...

Вошел старший лакей и спокойно, чинно объявил:

- Кушать подано.

- Фу-у!

Отдышался Макар Яковлевич, и убегая в третью дверь к своей спальне, и на ходу расстегивая жилет, закричал:

- Сорочку мне!.. Сорочку!.. Да, да, да... Еще!

И он опять впрыгнул в столовую.

- Обедать приходи! Что обедать не приходишь... Сорочку мне! Кто там есть? Вспотел!..

Антон шагнул к столу.

- Папаша. Яше нездоровится и некогда ему. А я могу поехать в Лазарево. Присмотреть. Поручение дадите. Я на все праздники могу! Занятий у меня немного.

- А! А! Как ты?.. Да ты тамошних дел, поди, не знаешь вовсе...

- Я летом каждый день на всех постройках был. Реестр кирпичных работ я же составлял.

- Как? Разве ты? А когда ты можешь поехать?

- Сейчас. С двухчасовым поездом.

- Поезжай, поезжай! Я хотел конторщика вечером туда. Здесь задержу. Мало я его, мошенника, ругал. Иди скорей. Отбери у него письма и пакет с деньгами и поезжай. Присмотри там за всем. В большом доме ремонт. Молотилку завтра привезут. Стой! Вскрой мое письмо к управляющему; дорогой вникни и будешь в курсе дела. Ну, поди сюда. Прощай. Не опоздай, иди.

На Раису Михайловну руками замахал, на подошедшую к нему.

- Потом! Потом! А ты иди, собирайся. Сейчас тебе еще один счет пришлю.

С вокзала письмо послал Антон Дорочке.

XIII

Мраморно-мертвый город на водах.

Давно туманно-серая осень разогнала толпу веселых всеплеменных гостей. Гондольеры надели на длинные свои лодки капюшоны черные, молчащие. Мертва зима венецианская. Не каждый день золотой бог веселый глядит с неба своего на город немой красоты, Страшна красота отходящая, немая, в сумраке дня бессолнечного. Как ветхи тогда мраморы. Какою близкою видится тогда смерть земной вечности.

Не уехал Виктор из Венеции тогда, после закрытия выставки. Мертво-шепчущая сказка впервые видимого города очаровала больного неизлечимою любовью. Много месяцев любовь ту носил по улицам Рима, по его мастерским, по его развалинам. И слишком светло и просто было в мастерских, и слишком черна и проста была тьма катакомб.