Макамы - [13]

О, милость эмира пусть их посетит, упованья печалящихся оживит! Повелитель, им тягости облегчить помоги, исполни просьбу испытанного слуги: отдай приказ его домой отпустить — вечно он будет о тебе Аллаха молить!»

Когда кончил старик прошение диктовать, искусство свое сумев показать, все его восхваляли щедрой хвалой, одаривали наперебой и стали расспрашивать, какого он рода и где обитель его народа. Старик ответил:

Чистокровный араб я из рода Гассана,

Были предки мои все высокого сана.

И очаг мой, как солнце, когда-то горел,

Маяком он светил, души путников грел.

Я в Серудже провел свои светлые годы —

В наслажденьях купался, не знал непогоды,

Яркий юности плащ горделиво носил,

У Аллаха взамен ничего не просил.

Словно райские кущи, в Серудже сады,

Я блаженствовал в них и не знал суеты,

Не боялся превратностей грозного рока

И не знал, что судьба отомстит мне жестоко.

Но, увы, если б нас убивали несчастья,

Я давно бы погиб без людского участья.

Как хочу я ушедшие годы вернуть!

Не колеблясь я выбрал бы правильный путь.

Не пристало мне жить, как скотине в хлеву, —

Узы жизни я лучше уж сразу порву.

Над поверженным львом воет стадо гиен,

Жаждет крови напиться из царственных вен.

О моя злополучная чаша удачи,

Ты обходишь меня — я стенаю и плачу.

Если снова бы счастье вернулось ко мне,

Я бы славил Аллаха вдвойне и втройне!

Молва о поэте быстро росла и до ушей эмира дошла. Старика эмир к себе зовет и жемчугами ему наполняет рот, предлагает один из диванов себе под начало взять — украшением свиты эмировой стать. Дарами эмира старик доволен остался, но пойти на службу к нему отказался.

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

— Породу дерева я разглядел еще до того, как плод созрел, воссияние луны предсказал, прежде чем старец слово сказал. Но взглядом успел он предостеречь, чтобы я в ножнах оставил свой меч: ведь было бы, право, неблагородно о нашем знакомстве кричать всенародно. Когда Абу Зейд удалился с полной сумой, довольный победой такой, вышел я его проводить, чтоб минуты общения с ним продлить, и стал Абу Зейда укорять за то, что диваном отказался он управлять. Старик улыбкой пресек увещанья и сказал такие слова на прощанье:

Бездомным и нищим скитаться по миру

Приятнее мне, чем служенье эмиру.

Пусть должность предложат мне людям на зависть —

Не горек ли плод, коль червивая завязь?

В руках у эмира и сила и власть —

Опасно в немилость к эмиру попасть.

Коль дело внушает тебе подозренье —

Обманет оно, как в пустыне виденье.

Как часто во сне мы блаженны бываем,

Проснемся — и в ужасе сны забываем.

Перевод В. Борисова

Баркаидская макама (седьмая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Связанный путами путей и дорог, утружденный плаваньем по морю утрат и тревог, к Баркаиду[50] иракскому я барку свою пригнал — день розговенья[51] там провести пожелал. Наконец утро праздника занялось, народу множество собралось, все спешили к мечети — и пеший и конный, согласно Аллаха закону стремились положенное совершить: подаяние бедным раздать и на молитве побыть. И я, по обычаю, обрядившись в новое платье, вышел с толпой простолюдья и знати. Мечеть наполнялась за рядом ряд; казалось, ни шагу не ступишь — так плотно люди стоят.

Но вдруг какой-то старик с мешком появился меж нами, в черной простой одежде, с закрытыми плотно глазами. Старуха его за рукав вела — как ифрит, безобразной старуха была![52] Шел он, качаясь, словно лишенный сил, слова приветствия чуть слышно произносил. Потом он стал в стороне, руку засунул в мешок, оттуда исписанные листки извлек и приказал ифритке своей средь собравшихся высмотреть богачей и тем, чьи руки влагой полны[53], листки раздать поскорей. Судьба-насмешница и меня наградила листком — разноцветные буквы я увидел на нем:

Я истерзан, я измучен,

Злым недугом туго скручен.

Недруг не дал мне покоя —

Хитрым козням он обучен.

Родич клял меня за бедность,

И коварный и колючий.

Ветвь моей цветущей жизни

Изломал поток кипучий.

В ветхом рубище скитаюсь

И не знал одежды лучшей.

От обиды и страданий

Гибель стала неминучей.

Пусть детей моих несчастных

Громом рок сразит гремучим:

Если бы не их печали,

Что текут слезой горючей,

Я б не гнулся в униженье

Перед сильным и могучим,

Не молил родных злорадных

О поддержке в горе жгучем,

Я доволен был бы жизнью —

К скромной доле я приучен.

Кто ж над засухой моею

Разольется щедрой тучей?

Корку хлеба иль рубашку

Мне пошлет ли добрый случай?[54]

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я стихи до конца прочитал, красивому почерку подивился, и мне захотелось узнать сочинителя и того, кто над перепиской трудился. Тут подсказала моя душа, что старуха укажет мне верный путь и что отнюдь не будет греха, если я ей подарю что-нибудь. А старуха вновь обходила ряды — на всех ладонях искала щедрой влаги следы, но зря рассчитывала на успех: сухими были ладони у всех. Наконец поняла, что надежды ее напрасны, и сказала, увидев, что без пользы пропали стихи прекрасные:

— Все люди — творенья Аллаха, и к Аллаху ведет их обратный путь.

И опять пошла по рядам — обратно листки вернуть. Но про мой листок позабыла — шайтан ее одурачил, и она к старику вернулась, рыдая и плача. И старухе так ответил старик, когда услышал жалобный вой и крик: