Макамы - [23]
Тут я встал, а он спросил:
— Куда ты?
Я ответил:
— По нужде!
Он воскликнул:
— Господин мой! Хочешь ли ты зайти в отхожее место, которое своим убранством посрамит весенний дворец эмира и осенний дворец вазира? В нем гипсом покрыта верхняя часть, известкой — нижняя часть, крыша плоская, а пол одет мрамором, так что муха на нем поскользнется, а муравей со стены там сорвется. Дверь туда — из дерева садж, драгоценная, слоновой костью отделанная. Они так красиво сочетаются друг с другом, что если гости туда завернут, обратно они уже нейдут и ждут, когда им туда обед подадут.
Я сказал:
— Вот сам и обедай там, коли охота, а мне не хочется что-то!
Тут же к двери я устремился и дом купца покинуть поторопился, бежать пустился, а он бросился за мной, крича:
— О Абу-л-Фатх! А мадира?!
А уличные мальчишки подумали, что «Мадира» — мое прозвище, и стали громко кричать: «Мадира! Мадира!»
Разозленный до крайности, изо всех своих сил я камнем в мальчишек запустил, а камень в прохожего угодил — неповинному голову разбил. Тут полетели в меня сандалии, старые и новые, и посыпались пощечины, легкие и тяжелые. Но этим не кончились мои невзгоды: отсидел я в тюрьме целых два года — и дал обет больше никогда в жизни не есть мадиры. Скажите, соплеменники, разве я не прав?
Говорит Иса ибн Хишам:
Приняли мы его оправдание, дали такое же обещание и сказали:
— Издавна мадира благородным вредила, к подлым она благоволила, добродетельных — не любила.
АМУЛЕТНАЯ МАКАМА
(двадцать третья)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Заехал я в Дербент, на чужбину, и не чаял, когда же его покину. Переплыть я решился бурное море на утлом суденышке, сулящем горе, чтобы с благословения Бога добраться до родного порога. Вместе с попутчиками я на корабль спустился и в опасное плаванье пустился.
Когда кораблем овладело море могучее и опустилась ночь, накрыли нас черные тучи, веревки дождя протянулись к нам, а волны вставали подобно горам. Ветер их до самого неба вздымал и толпы туч по небу гонял. Снизу гибель несли нам потоки морские, а сверху — потоки дождевые. Только в молитве мы искали спасения, в слезах — от печали облегчения, в надежде — от гибели избавления.
Провели мы, как Набига, бессонную ночь[79], причитали и плакали, не в силах горю помочь. А наутро видим: один из нас словно себя уже от гибели спас — глаза у него сухие и ясные, веки от слез не красные, ходит он беззаботный и радостный, спокойный и благостный. Богом клянусь, мы удивились очень и спросили:
— Неужели ты гибелью не озабочен?
Он ответил:
— От потопления и прочих бед меня охраняет амулет. Стоит мне только пожелать, такой амулет я каждому мог бы дать.
Тут все его обступили сразу, надеясь, что им не будет отказу. Он сказал нам:
— За мой товар пусть каждый выложит мне динар, а если судьба нас от смерти избавит, потом еще по динару добавит.
Говорит Иса ибн Хишам:
Сколько просил он — столько мы ему дали и столько же обещали. Тогда он вынул резную шкатулку кости слоновой, обернутую парчою лиловой, кусочки пергамента оттуда достал и всем по листочку раздал. А когда, минуя глуби и мели, добрался корабль до цели, наш спутник напомнил нам обещание и от каждого получил воздаяние. Когда ж до меня дошел черед, я сказал:
— Дело так не пойдет! Ты не получишь от меня золотой, пока не откроешь мне, кто ты такой.
Он ответил:
— Я из Александрии.
Я спросил:
— Скажи, почему терпенье в опасности нас покинуло, а тебя не отринуло?
Тут он продекламировал:
МАРИСТАНСКАЯ МАКАМА
(двадцать четвертая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Зашел я в Басре в маристан[80], а со мной был Абу Дауд, мутакаллим[81]. Я увидел одного сумасшедшего, который мельком взглянул на меня и сказал:
— Птицы говорят правду — вы чужие.
Мы сказали:
— Да, так оно и есть.
Он спросил:
— А кто вы, Богу принадлежит ваш отец?
Я ответил:
— Я Иса ибн Хишам, а это Абу Дауд, мутакаллим.
— Ал-Аскари?
— Да.
— Да будут обезображены лица и их владельцы! Поистине, Бог всеми делами распоряжается, раб не имеет выбора, он подчиняется. И вы, маги[82] этой общины, живете по предопределению и умираете по принуждению и насильно гонимы к тому, что совершается по Божьему повелению. Если бы вы были в своих домах, то те, кому предписано убиение, вышли бы к местам своего падения[83]. Что же вы неправду творите, если все обстоит так, как вы говорите?
Вы говорите: творец притеснения — притесняющий, почему же вы не говорите: творец гибели — гибнущий? Понятно ль вам в полной мере, что вы хуже дьявола в вашей вере? Он сказал: «Господи мой! За то, что Ты сбил меня...»[84] Он признал, а вы отрицаете, он уверовал, а вы отвергаете! Вы говорите: рабу дано выбирать, и он выбирает. Но нет! Поистине, тот, кому дано выбирать, живот себе не вскрывает, глаз свой не вырывает и сына своего с высоты не свергает. Пусть подскажет тебе твое зрение: в жизни все — принуждение: порой тебя разум понуждает, а порою — кнут погоняет. И пусть вам будет стыдно, что Коран у вас ненависть пробуждает, а хадис у вас ярость вызывает. Когда вы слышите: «Кого сбивает с пути Аллах, тому нет водителя»
