Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - [144]

Спор вокруг «Платформы» увлек анархистов Европы и Америки. Эпицентром полемики была Франция. Как сообщали полицейские информаторы Парижа, «махновцы» «вызвали большую полемику среди французских анархистов»^{855}. За ней следили и испанцы, часть которых поддержала С. Фора (его позиция была близка мнению Волина), а часть стояла на синдикалистских позициях.^{856}

Критика «Платформы» со стороны ведущих теоретиков международного и российского анархизма, в том числе А. Беркмана, М. Корн, В. Волина, Г. Максимова, М. Неттлау, Э. Малатесты, Л. Фабри, С. Грава и др. предопределила поражение «платформизма».

Массированная критика платформы убедила Аршинова, что с нынешними анархистами «каши не сваришь», и в октябре 1931 г. он выступил с докладом «Анархизм и диктатура пролетариата», в котором поддержал основные выводы работы Ленина «Государство и революция». Несмотря на то, что Аршинов в своем докладе еще считал себя «революционным анархистом», его призыв к борьбе за диктатуру и к «тесному контакту» с СССР означал публичный разрыв этого теоретика с анархистским движением. В ответ редакция «Дела труда» заявила: «Мы никоим образом не можем согласиться со скороспелыми и шаткими выводами т. Аршинова. Идею “диктатуры пролетариата” мы отвергали и сейчас целиком отвергаем»^{857}.

Переход Аршинова на позиции диктатуры означал окончательное поражение «платформизма». В 1934 г. Аршинов вернулся в СССР, отмежевался от анархизма. Болгарский анархист-эмигрант Н. Чорбаджиев, друживший с Аршиновым, утверждал, что перед своим отъездом он говорил, что не стал большевиком, но не видит перспектив в эмигрантской среде, а «в СССР он был готов даже вступить в Коммунистическую партию, чтобы продолжать работать для анархизма»^{858}. «Но слова Чорбаджиева так, как их излагает Скирда, отнюдь не указывают на стремление Аршинова работать в подполье. Их вполне можно трактовать и как свидетельство его перехода на позиции “советского анархизма” (“анархо-большевизма”), адепты которого признавали установившийся в Советской России строй “государственного социализма” не только прогрессивным по сравнению с капиталистической системой, но и закономерной стадией на пути к анархии. Для “советских анархистов”, таких как И.Г. Гроссман, Г.Б. Сандомирский, Е. 3. Ярчук, Я.И. Кирилловский (Новомирский), было вполне приемлемым вступление в компартию, что вовсе не мешало им продолжать называть себя анархистами»^{859}, — комментирует историк Д.И. Рублев.

В 1938 г. Аршинов был арестован по обвинению в создании «Анархистского центра». НКВД сочло членами этой организации и других известных бывших анархистов Е. Ярчука, С. Дыбеца (дослужившегося до начальника Главного управления автотракторной промышленности НКТП СССР) и А. Аникста (зампредседателя Госплана РСФСР). На суде Аршинов, Ярчук и анархистка М. Петросова отказались от показаний, выбитых и вымученных у них следствием. Это не спасло их^{860}.

* * *

Посещала ли Махно мысль о возвращении на родину? Рассказывая об отношении батько к красным «генералам», французская анархистка Ида Метт писала: «Махно относился к ним с профессиональным уважением, мне даже показалось, что в его сознании непроизвольно возникли мысли о том, что и он мог бы быть генералом Красной Армии. Тем не менее, сам он никогда об этом не говорил. Наоборот, сказал мне, что если бы и смог вернуться в Россию, то ему бы пришлось серьезно изучать военное искусство. Это признание можно расценивать и как высказанную вслух мечту. Я уверена, если бы он вернулся в Россию, не прошло бы и 2-х дней, как он бы поругался с вышестоящим начальством, так как всегда был честным человеком и не мог бы смириться с социальной несправедливостью».^{861}

Могло бы сложиться и совсем иначе. Французская анархистка И. Метт вспоминала: «Я думаю, самым существенным в нем было то, что он всегда оставался украинским крестьянином. Его никак нельзя было бы назвать беспечным человеком, в глубине души он и был эдаким бережливым крестьянином, превосходно знавшим жизнь деревни и заботы ее обитателей… Я вспоминаю, как однажды Нестор Махно рассказывал мне о своей мечте. Было это осенью 1927 года. Мы гуляли в Венсенском лесу. Может быть, красота природы настроила его на поэтический лад, и он сочинил этот свой “рассказ-мечту”. Молодой Михненко (настоящая фамилия Махно) возвращается в родную деревню Гуляйполе, начинает работать, ведет спокойную, правильную жизнь, женится на молодой крестьянке. У него добрая лошадь и хорошая упряжь. Вечером вместе с женой он возвращается в деревню после удачного дня, проведенного на базаре, где они продавали плоды урожая. В городе они купили много подарков… Махно так увлекся рассказом, что совершенно забыл, что сейчас он в Париже, что у него нет ни земли, ни дома, ни молодой жены. В то время они с женой жили порознь, множество раз сходились и расходились снова, пытались начать совместную жизнь»^{862}.

Идиллия крестьянской жизни — мечта многих из тех, кто прожил бурную и тяжелую жизнь. Но жизнь реальных крестьян была не легче, радостей в ней было меньше, чем тягот. История дала ему шанс выбора, и крестьянин Махно вышел из безвестности. «Рассказ-мечта» — сентиментальность на закате жизни. Но Махно не изменился — назавтра он снова резко спорил с противниками по поводу того, как лучше действовать в будущей революции, писал мемуары, чтобы оставить свой опыт новому поколению революционеров.