Магаюр - [30]

Нина, молоденькая, заворачивала посылку и думала о том, что бы подкинуть Нарзабаеву в почтовый ящик. Такой колоритный мужчина. Может, открытку с трогательными пожеланиями без подписи? Или высушенные лепестки азалий? Или бумажку с номером её телефона? Она стала представлять, как он входит к ним на почту и громко так спрашивает:

– Кто положил в мой почтовый ящик засушенные азалии? Я хочу пригласить эту чудесную женщину на тарелку домашних хинкалей!

Она бы подняла руку и, залившись краской, пропищала: «Это мои азалии!» Потом, уже у него дома, она бы рассказала, как заказывала эти цветы из Японии, как волновалась, дойдут ли они и будут ли такими же красивыми, как на картинке.

Алла Фёдоровна, внося данные отправителя в новую почтовую программу, доводящую всех до белого каления, вспоминала, как на неё посмотрел Нарзабаев. Прямо, с интересом. Может, он что-то увидел в её прошлом? Как она чуть не погибла в молодости, провалившись весной под лёд? Как почти выиграла конкурс красоты? Когда же это было?.. Да лет тридцать прошло. Как бы узнать? Какая уникальная возможность пообщаться с таким человеком! Может, позвонить ему и сказать, что он забыл расписаться в квитанции? А потом пригласить на чай в их каморку, провести для него экскурсию по отделению? А что, запросто сработает. С той певицей же получилось. Потом за пятьсот рублей её автограф толкнула подруге – бизнес, не кот в тапок написал, как говорит её муж.

Вера Анатольевна, начальница отделения, сидела за второй кассой. Январь, эпидемия гриппа, и ей пришлось трудиться за оператора, который слёг. Но вот как прелюбопытно получилось – Нарзабаев пришёл. Какой-то он щуплый, а по телевизору мощным таким мужиком казался. Бороду сбрил… Интересно, это всё постановка или он правда слышит голоса с того света? Вот бы с Анькой поговорить, рассказать ей, как живётся, а то застрелили её случайно молодой совсем, муж-то бандитом работал в конце девяностых. Она общительная была, ей бы понравились социальные сети и телефончики без кнопок. Как они на выпускном веселились! Платья сами шили! У Ленки, дочки, тоже скоро выпускной будет. Иностранный язык учит, не пропадёт. Платье ей купим…

Нарзабаев шёл по улице и думал: «Собачий холод, ну ё-моё, машина ещё не заведётся. Сорок минут проторчал, сука, на почте, не видят, что ли, человек известный, нет, бред про рассаду слушал, зря, что ли, по телевизору показывали? Та молодая вроде ничего, может вернуться, сказать, что расписаться забыл, позвать куда?.. Нет, там эта очередь, ну их к чёрту».

Дедовы «жигули»

Неторопливо идёт эрдельтерьер, похожий на усталую советскую игрушку, мимо дворовой лавки, где сижу я и жду Антона, заставляющего всегда себя ждать, знает, что мне больше не к кому обратиться, только сейчас, наверно, сползает с дивана, который весь в пятнах, потому что Антон раз в день проливает на него крепкий чай, выходит, щурясь, на солнце Бибирева и вздыхает, потому что ему лень ехать куда-то, да и вообще жить, но он тепло ко мне относится и ему нужны деньги, так что сейчас он уже должен сидеть в трамвае, подумывая, куда заскочить после встречи со мной.

Откуда вообще взялось это солнце, только что были тучи и леденящий ветер, а уже жарко, я снимаю плащ, через минуту расстёгиваю шерстяной жилет, ощупываю рукой потную спину и озираюсь с интересом, наблюдает ли кто за мной, но никому дела нет, ну разделась, ну засунула руку под футболку, я вспоминаю цитату из американской литературы «он жил, он потел», и происходящее словно наполняется смыслом.

Зачем древние славяне покинули свои дома у зелёных Карпат, из какой жадности они погнали лошадей в эту равнину, продуваемую насквозь, где не знаешь, от чего в первую очередь спасаться – от непогоды или от бога, где уже в начале июня вся зелень в пыли и стоит такой до осени, где леса глухи и губительны до такой степени, что недалеко от трассы можно обнаружить замшелый ботинок заблудившегося профессора, почему?

Жили бы пусть тут северные народы, им всё это привычно, так сказать, из глубины веков для них характерно, а мы до сих пор как закинутые ни за что в тусклую преисподнюю, где вместо жары всё остальное, хотя и жара бывает, сразу пылают торфяные болота – только подумайте, что под ногами зрелище для Данте.

Снова задул ветер и стало пасмурно, застёгиваю пуговицы жилета, молнию плаща, оглядываюсь, снова никто не смотрит, и Антона нет, помятый забулдыга лезет в урну, достаёт окурки и – в карман, он, наверно, далёкий правнук свирепого Желолюта из Богемии или Мислава, грешного священника из Моравии, а скорее всего, его предки обычные крестьяне, как и у меня, все мы крестьянские потомки, разбрелись, предаёмся самосозерцанию и отдаляемся от природы, то ли саморазрушаясь, то ли приближаясь к аристократическим родам, или всё одновременно.

С другой стороны, так ли плохо мне здесь, на самом деле нет, если есть квартира, а у меня есть, живи как хочешь, продукты дешёвые, железная дорога подорожала, но всё равно нормально, топят, если платишь, люди иногда приличные попадаются – вот Антон, мог бы не ехать ко мне, сидеть у себя в Бибиреве, но отзывчивый, надо признаться, потаскун он ещё тот, но добрый, может, мы сейчас вместе, как в старые времена, то есть пару лет назад, расслабимся и попытаемся разобраться, для чего мы здесь и кто мы друг другу, раньше мы состояли в тех иллюзорных отношениях, когда один думает, что любит, но за любовь принимает привязанность, а другой хочет полюбить, но у него не выходит.