Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - [65]

Нино научил меня также и путешествовать. Месяца через три я уже так хорошо все знал о предварительных заказах билетов и гостиничных номеров, о порядке регистрации, тарифах, такси и иностранной валюте, что мог открыть бюро путешествий. Однажды, подшучивая надо мной, он сказал, что я похож на английского баронета — из тех, что охотятся на лис. Я расхохотался.

— Какой там английский баронет! Достаточно мне рот открыть, как все понимают, что я сицилиец.

— А разве это не лучше? — сказал Нино. Он казался всерьез рассерженным. — Может, по-твоему, надо стыдиться того, что мы — сицилийцы?

— Этого еще не хватало!

— В таком случае, и пусть все это понимают. Худо будет, если нас перестанут принимать за сицилийцев.

Конечно, Нино не был человеком чести в том смысле, как я это понимаю. Но каждый учит тому, чему может научить, и от него за то короткое время, что мы были вместе, я многому научился.

И он не был смельчаком. Он боялся своего кузена, финансовых органов, Корлеонцев. Может, опасался и меня. Он не чувствовал почвы под ногами, часто испытывал неуверенность. Утром и вечером часами говорил по телефону. И непрерывно встречался с нужными ему людьми — коммерсантами, адвокатами, своими компаньонами. То и дело ему казалось, что на улице за ним кто-то следит, и я должен был проверять, чтобы его успокоить. В таких случаях он потом делал мне какой-нибудь подарок и на какое-то время успокаивался.

Но это были поистине тяжелые времена. Каждый день кто-нибудь погибал или исчезал. И дон Нино всякий раз очень болезненно переживал, если речь шла о ком-то, кого он лично знал. После Лo Прести расправились с Франческо Ди Ното, потом с доном Калоджеро Пиццуто, — тем самым, который помог пристроить мой капитал в банк в Агридженто. Дон Нино тоже был с ним знаком. В тот день, когда он узнал об этом, он выглядел совсем больным, даже посерел лицом. Всю жизнь у него было полно друзей и союзников, которые его защищали. Теперь друзья были напуганы еще больше его самого, а союзников почти всех перебили. И защищать его остался я один.

На Рождество, то ли накануне, я уж точно не помню, наши попытались убрать некоего Скарппуцедду — это прозвище с диалекта можно перевести «Сапожок». Но Скарппуцедда не получил даже царапины. А затем сразу же последовала месть: трое убитых. Дон Нино, которого тогда не было в Палермо, вернулся через несколько дней. Он уже знал о случившемся. Взяв меня под руку, он сказал:

— Вот видишь, Джованнино: люди гибнут только с одной стороны. Видно, господь бог твердо выбрал, на чью сторону ему встать…

Как раз в те дни на улице Дука делла Вердура я повстречал Саро Получлена. Я его еле узнал: он страшно исхудал и отрастил усы. Мы обнялись, как братья. Он, бедняга, от радости даже не мог говорить. Саро рассказал, что, когда убили шофера Стефано, ему чудом удалось избежать смерти. Потом он прятался у другого своего кузена, но тот содрал с него огромные деньги, говоря, что, пряча его, рискует собственной жизнью. Когда же деньги кончились, братец сказал, чтобы он уматывал и больше не показывался.

— И ты не заткнул ему глотку пулей? — спросил я с самым серьезным видом. Саро скорчил свою обычную гримасу.

— Да разве этот мерзавец стоил того, чтобы я оказывал ему такую честь?

Я был рад его видеть. Хоть я уже и привык к одиночеству, но иногда приятно отвести душу с другом. О чем только мы с ним не толковали! Он рассказал о погибших друзьях. На его глазах убили Мариано, а тело увезли на машине — светлом БМВ. На земле остались лишь почти не заметные следы крови, и об убийстве не сообщила даже газета «Ора», которая следит за такими делами внимательнее, чем «Сицилия».

Саро был напуган и растерян. Я дал ему немного денег, но он больше нуждался в надежном убежище. К тому времени, уже все наши «норы» засветились. Но оставались еще несколько достаточно верных людей. Я отвез его к одному лавочнику на улицу Айроне. Это был бездетный вдовец, живший один в большой квартире над своей лавкой. Он не очень-то обрадовался нашему приходу. Теперь, когда в Виллаграции семью Бонтате истребили и командовали те, кто его предал, все жили в страхе. И это было вполне понятно. Но наконец мне все же удалось его уговорить: на три месяца Саро был пристроен.

— Да вознаградит тебя Господь, — сказал он, когда мы прощались.

Я просил его быть осторожным, ни в коем случае не выходить одному из дому. В первый же свободный вечер я собирался повести его куда-нибудь поужинать. Но, обнимая его на прощанье, чтобы подбодрить, я не знал, что Саро уже конченый человек. Больше я его никогда не видел.

Когда через несколько дней я вновь туда приехал и попросил лавочника сказать моему другу, что я его жду, тот поглядел на меня с ошарашенным видом. От страха он не мог вымолвить ни слова. Потом сказал, что с тех пор, как я за ним присылал, Саро сюда больше не возвращался.

— Кто за ним присылал? — переспросил я, схватив его за горло. Но я уже понял, как было дело. Приехали двое, оба молодые, на черном БМВ. Они явились от моего имени и сказали, что он мне срочно нужен. И Саро, бедняжка, не кончив бриться, помчался по моему зову. И у лавочника также не возникло никаких подозрений. Ведь только я один знал, что мой друг у него, и только я один мог за ним туда послать.