Мафиози - [8]

Было там четыре большие каюты - две с каждой стороны - с мягкими коврами и хранящими тайну спущенными занавесками. Неожиданно он увидел открытые настежь двери, мужские и женские тела, совершенно голые, на постелях и на полу. Идолопоклонники секса спали глубоким спокойным сном. В серой полутьме они казались покойниками, покрытыми пепельной, застывшей лавой, которую изверг уже потухший вулкан вчерашней оргии. Старческие, безжизненные тела лежали в обнимку со статуеподобными девушками, желтыми от всенощного смоления марихуаны, распростертыми теперь в некрофильских позах. Мертвая тишина кладбища царила в этом гнусном притоне, выделяющемся роскошью изощренной деградации...

Начало выворачивать желудок, он отшатнулся и поднялся на палубу. Солнце ослепило, будто он выбрался из тьмы могилы. Затем Марио увидел за канатной бухтой Валентино. Совершенно голый, волосатый, как горилла, он храпел на чем свет стоит, держа в руке бич. Рядом с ним спали, купаясь в океане удовлетворенного мазохизма, две крупнотелые девицы - их кобылиные крупы напоминали луны, испещренные черно-красными пятнами.

Он легонько толкнул Валентино в огромный подбородок.

- Что здесь вчера произошло? На какую оргию ты меня привел?

Тот открыл лишь один глаз и посмотрел с выражением тупоумного Полифема. Затем вспомнил:

- Я тебя обещал познакомить с самыми значительными лицами в Лос-Анджелесе. Я имел в виду самые значительные ж...пы. Что одно и то же!

Он один засмеялся этой шутке и перевернулся на другой бок, чтобы опять заснуть.

Когда Марио вновь спустился в каюту, девушка уже проснулась. Тут он увидел ее глаза - редкие, голубовато-зеленые глаза укрощенного дикого зверя, которого держали в специальном зоопарке для развлечения властителей.

- Как тебя зовут? - спросил он ее по-английски.

- Я Клаудиа, - сразу ответила она по-итальянски с напевным, медовым произношением.

- Меня зовут Марио Паганини, - сказал он.

- Только кому-нибудь из Паганини мог уступить меня с такой самоотверженностью мой хозяин... - ответила она, подразумевая, конечно, Валентино.

Она потянула его с изяществом опытной одалиски в постель и до обеда пока они оставались вместе, показала ему, что, собственно, представляет собой бог эротики...

Он пригласил ее поехать с ним в Нью-Йорк, она с готовностью согласилась. Впрочем, у нее была своя квартира в Бронксе. Так он приобрел свою первую постоянную любовницу на американской земле.

Швейцары, «ребятки», вся прочая прислуга «Плазы» в пингвиновой черно-белой одежде сладострастно воспринимали ее, когда она приходила к Марио, как благоухание экзотического плода, висящего на высоком дереве, до которого могут дотянуться лишь великаны.

Сегодня он вновь ждал ее, без нетерпеливого сердцебиения, с олимпийской самоуверенностью, которую ему принесла жизнь в роду великанов в течение сорока дней. У него, конечно, были намечены дела в это предвечернее время: урок английского с мистером Шапиро, нью-йоркским профессором оксфордского произношения, а затем часок вождения автомобиля по какой-нибудь тихой улочке Центрального парка с особым инструктором, готовившим его к экзаменам, нет, естественно, не перед комиссией дорожной полиции - уж за это он был спокоен, - а перед отцом. «Только если я лично поверю, что ты не рискуешь врезаться в какой-нибудь столб, разрешу тебе сесть одному за руль автомобиля, который я тебе подарил», - сказал тот. А еще урок хорошего тона с соответствующими вспомогательными инструментами - вилками, ножами, ложками, солонками, салфетками, посудой, - преподаваемый разорившейся итальянской графиней, не из-за денег, конечно, а из признательности. Милосердный Игнацио Паганини помог ее беспутному сыну- картежнику выпутаться из грязной истории... Помимо всего этого был и спортзал, где он постигал бокс и каратэ по требованию отца: «Паганини не часто приходится бить самому, но если ему случается это делать, он должен бить крепко...» Вся эта перегруженная программа была отменена, когда разразилась пурга, зарядившая меланхоличной апатией его душу. Рикардо, опытный камердинер, выдрессированный отцом слуга, знал, как противостоять подобному перепаду, как морской волк противостоит изменениям погоды. «Пусть господин не беспокоится. Я все улажу», - сказал он и вышел, прихрамывая на правую ногу, чтобы начать свою сложную телефонную алхимическую возню.

Было пять часов, и должна была появиться Клаудиа, но неожиданно зазвонил телефон, и Марио услышал голос отца, непривычно официальный.

- Сегодня мне бы хотелось побеседовать с тобой на известную тему. Жди меня у входа в отель. Я заеду и заберу тебя...

Отец приехал на черном «роллс-ройсе», который использовал по официальным случаям. Он и сам был одет соответственно, в черном пальто и шляпе.

Они выехали из лабиринтов Манхэттена на открытый воздух шоссе, однако загадочное молчание отца было вторым лабиринтом для Марио на протяжении всего пути. Снег становился все более белым, а лесистые участки все более черными по мере сгущения сумерек. Это противостояние в классическом черно-белом сочетании имело для Марио почти апокрифический смысл - не в эти ли два цвета была одета судьба, когда постучала в его дверь в Афинах?