Маджонг - [81]

Неожиданно из-под ленты вынырнула знакомая бородатая физиономия, и Регаме, увидев ее, тут же сообразил, что это именно тот человек, который нужен ему сейчас, как никто.

«Как вообще я мог о нем забыть, — подумал Регаме, — если с него нужно было начинать?»

— Борик, — окликнул он, — Борис Константинович! Здравствуй, дорогой.

Борик закрутил головой, щурясь и поправляя очки, увидел Регаме и помахал ему рукой.

— Привет, Костя. Что-то давно ты у нас не появлялся. А тут, видишь, такая беда.

— Тебя, что же, этот пожар тоже задел? — думая в эту минуту о том, чем может пригодиться ему Борик, спросил Регаме и тут же пожалел об этом вопросе.

— Да меня-то как раз больше других, — грустно ответил тот и удивленно посмотрел на Регаме, дескать, и сам бы мог догадаться.

— Ах, да… — Регаме стало стыдно. Он вспомнил, что Бидон для Борика был не просто соседом по рынку. — Прости, я ляпнул, не подумав. Голова совсем другим занята.

Они зашли в ближайшую наливайку и взяли бутылку коньяка.

— Давай, Костя, помянем ребят. Жорку и Кирилла. — Борик разлил коньяк по стаканам.

— Как, и Жора?.. — поразился Регаме.

— Ты что ж, не знал?

— Меня не было в городе все это время. На днях вернулся, да ведь никто толком ничего рассказать не может. По частям все собирал. А в газетах чепуху пишут.

— А никто тебе, Константин Рудольфович, ничего и не расскажет, — криво усмехнулся Борик и снова взялся за бутылку. — Одни ничего не знают, но много говорят, а другие знают, но говорить не станут. Хотя, по-моему, нечего тут скрывать, и вся эта история с рукописью — глупость одна. Ну, то есть. Это не то, что они думают.

— Ты о Гоголе? — решил напрямик спросить Регаме.

— Ну вот, а говоришь, что ничего знаешь.

— Борик, я действительно только третий день в городе. Но о рукописи я знаю достаточно, занимаюсь ею с самого начала этой истории, и у меня есть копии трех из четырех ее частей.

— А у меня есть копия четвертой части, — улыбнулся Борик.

— А оригинал где? У Рудокоповой?

— Конечно. Сразу же и отдал. Мы с ней так договорились.

И он рассказал Регаме все, что тот уже знал, но добавляя новые детали и неожиданные подробности.

— Ты сказал, что это не то, что они думают? — напомнил Регаме, выслушав Борика.

— До конца я не уверен, но среди других бумаг есть фрагменты нескольких писем или одного письма. Наводят на размышления, одним словом.

— Давай, Борик, вот что, — предложил Регаме. — Сегодня вечером я возьму свои бумаги, ты — свои, и мы попытаемся сложить эту мозаику.

— Мне сегодня вечером нужно быть на Десятинной. Но до этого, часов, скажем, в пять-шесть, мы могли бы встретиться где-нибудь в том районе.

— Отлично, — согласился Регаме. — Ты в «Ольжином двире» бываешь?

— Есть такое кафе.

— В пять часов вечера я тебя буду там ждать. И вот еще что. — Регаме достал из портфеля «Сатирикон». — Я у Бидона, у Кирилла, купил на днях этого Петрония. Мы с ним последний раз тогда виделись. Возьми книгу, Борик. Продавать я ее уже не могу, а тебе все же память, а?

— Спасибо, Костя, — Борик потер покрасневший правый глаз. И поднял рюмку с коньяком, приглашая Регаме выпить с ним. Потом взял «Сатирикон» и машинально перелистал его. — Состояние отличное. А скажи честно, Костя, за сколько ты его у Кирилла взял? Гривен, наверное, за пятнадцать — двадцать?

— Не помню уже. За восемь, кажется, — честно ответил Регаме.

— Хороший он был парень, — резюмировал Борик, заталкивая книгу в карман куртки. — Но в нашем деле ничего не смыслил. Ее раз в двадцать дороже можно было продать. Ну что, до вечера?..

— Да, Борик, до встречи.

* * *

На исходе дня, когда ранние предзимние сумерки уже размыли контуры домов и деревьев, но фонари еще не зажглись, вдруг пошел снег. Большие тяжелые хлопья в считанные минуты скрыли подмерзшую осеннюю грязь тротуаров. Они ложились уверенно и плотно; в их полете не было робости и обреченности первого снега. В Киев пришла зима.

Регаме шел на встречу с Бориком от Золотых ворот, и за те недолгие четверть часа, что заняла у него дорога, город изменился до неузнаваемости. Он немного опаздывал, спешил и всю дорогу пытался найти разрешение складывавшейся ситуации. Ему не нравилось настроение Чаблова, не понравился разговор с Рудокоповой, он почти физически чувствовал, как неудержимо затягивается опасный узел вражды двух могущественных и властных людей.

Он шел быстро, почти не глядя по сторонам, как обычно ходят путем, известным давно и в самых мелких деталях. Но, свернув с Владимирской улицы в Десятинный переулок, Константин Рудольфович на какую-то секунду вдруг остановился и замер. Такой неожиданной и удивительно красивой была открывшаяся картина. В переулке стояла тишина, снег шел плотно, казалось, что в воздухе его больше, чем самого воздуха. И хотя он чертовски не любил опаздывать, Регаме все же прошел мимо «Ольжиного», чтобы несколько минут постоять возле Исторического музея, глядя, как в стремительно сгущающихся сумерках на Гончары и Кожемяки, на Замковую гору, на Андреевский спуск и Подол валит и валит снег.

Тут Регаме вспомнил, как ночью во сне был волком, как громко выл на луну, стоя на вершине сопки. И немедленно, стремительно и мощно, накатило желание завыть еще раз, прямо здесь, на краю Старокиевской горы. Это случилось так неожиданно, что Регаме сперва огляделся, не увидит ли кто его воющим, но тут же пришел в себя и, мгновенно развернувшись, поспешил в «Ольжин».