Мадонна Семи Холмов - [9]

Служанки постоянно ее тискали, щипали за щечки, гладили золотые волосы. «Наша маленькая мадонна», – приговаривали они и шептались между собою о том времени, когда перед чарами «нашей маленькой мадонны» не сможет устоять ни один молодой человек.

Она была счастлива и ластилась к служанкам, отвечая любовью за любовь, и с радостью смотрела в будущее, «когда никто не сможет устоять перед ее чарами».

К этому времени маленькая Лукреция уже твердо уверовала в то, что мир создан исключительно для ее удовольствия. Братья разделяли это ее убеждение, но поскольку по натуре Лукреция была человеком трезвым и получала радость от того, что радовала других, характер ее разительно отличался от характера братьев. Юные жизни Чезаре и Джованни были омрачены их постоянным ревнивым соперничеством, Лукреция же не знала подобных чувств. Она была безраздельной правительницей детской, уверенной во всеобщей любви.

Вот так и жила она до своего четвертого дня рождения, плотно укрытая в коконе обожания и тепла.

Но настал день, когда она впервые узнала, что жизнь отнюдь не так проста и что вряд ли она и дальше будет идти таким же спокойным и радостным чередом.

Сначала она обратила внимание на то, что на улицах происходит нечто странное – по мосту сновало гораздо больше людей, чем обычно. Каждый день, верхом на мулах, в город прибывали все новые и новые кардиналы со свитой. Люди собирались группками, говорили приглушенными голосами, зато жестикулировали отчаянно.

Весь день она ждала дядю Родриго, но он так и не пришел.

Когда в детскую вошел Чезаре, она подбежала к нему и схватила за руку, но, кажется, и он переменился: он даже не обратил на нее внимания. Он прошел на лоджию, и она стала рядом с ним, покорная, молчаливая: маленький паж, ожидающий, когда же господин обратит на него свое благосклонное внимание. Он же стоял молча, глядя на уличные толпы.

– А дядя Родриго не пришел, – пожаловалась она. Чезаре покачал головой:

– Он и не придет. По крайней мере, сегодня.

– Он заболел?

Чезаре улыбнулся. Руки его были стиснуты, лицо напряженное, будто он сердился на что-то или принял какое-то важное решение.

Она влезла на ступеньку, чтобы дотянуться до его плеча, и стала внимательно разглядывать его лицо.

– Чезаре, – обратилась она к нему, – ты сердишься на дядю Родриго?

Чезаре ухватил ее за шею – ей было немножечко больно, но она любила, когда он ее так хватал, потому что понимала значение этого жеста: он хотел ей показать, какой он сильный. Смотри, как больно я могу сделать, маленькая Лукреция, если пожелаю, но я никогда не захочу сделать тебе больно, сестренка, я люблю тебя, потому что ты любишь меня… Больше, чем всех остальных… Крепче мамы, крепче дяди Родриго, и уж, конечно, ты любишь меня больше, чем Джованни.

И когда она вскрикнула и состроила недовольную гримаску, это означало следующее: да, Чезаре, брат мой, я люблю тебя больше всех на свете. И он понял и отпустил пальцы.

– На дядю Родриго нельзя сердиться, – ответил Чезаре. – Это было бы глупо, а я не глупец.

– Нет, Чезаре, ты не глупец, но ты все равно на кого-то сердишься.

Он покачал головой.

– Нет. Напротив – я радуюсь.

– Но чему?

– Ты не поймешь, ты еще слишком маленькая. Разве ты знаешь, что происходит в Риме?

– А Джованни знает? – В свои четыре года Лукреция уже была способным дипломатом. Она опустила глазки: ей не хотелось видеть, как Чезаре гневается, в этом она была похожа на Родриго – она старалась не замечать неприятного.

Хитрость удалась.

– Хорошо, я расскажу тебе, – сказал Чезаре. Еще бы, не рассказал: он никогда не позволит Джованни дать ей то, в чем он, Чезаре, ей отказывает. – Папа – ты знаешь, что его зовут Сикст Четвертый, – при смерти. Вот почему все так волнуются, и вот почему дядя Родриго сегодня к нам не придет. Когда Папа умирает, собирается конклав, и тогда кардиналы избирают нового Папу.

Теперь понятно: дядя Родриго выбирает и поэтому не может к нам прийти.

Чезаре с покровительственной улыбкой смотрел на сестренку: он чувствовал себя очень важным и знающим, ни с кем другим он не мог чувствовать себя таким важным и мудрым, как с маленькой сестрой, и за это он любил ее еще сильнее.

– Пусть бы он поскорее выбрал и пришел к нам, – добавила Лукреция. – Я буду молить святых, чтобы нового Папу сделали побыстрее и отпустили дядю.

– Нет, маленькая Лукреция. Не проси святых об этом. Лучше попроси их о другом: чтобы новым Папой стал наш дядя Родриго.

Чезаре расхохотался, и она засмеялась вслед за ним. Она еще слишком многого не понимала, но, несмотря на странность всего происходящего, несмотря на толпы на улице и на то, что дядя Родриго не пришел, ей было приятно стоять здесь на лоджии, прижавшись к камзолу Чезаре, и наблюдать за всеми этими снующими по площади людьми.

Родриго не избрали.

В городе по-прежнему было неспокойно, но что-то все же изменилось. Лукреция слышала отзвуки уличных боев, и Ваноцца в панике забаррикадировала входы в дом. Даже Чезаре не мог толком понять, что происходит, хотя и он, и Джованни, бесцельно слонявшиеся по детской, отказывались в этом признаться. Дядя Родриго заглянул на минутку, лишь чтобы убедиться, что дети в безопасности. Теперь он приходил только для того, чтобы повидаться с детьми: после рождения Гоффредо он перестал считать Ваноццу своей постоянной любовницей, а когда родился Оттавиано, она даже не попыталась представить дело так, будто отец – он. Что же касается маленького Гоффредо, то Родриго его обожал: мальчик как две капли воды походил на старших братьев и сестру. Родриго, нуждавшийся в сыновьях и любивший красивых детей, не был склонен подвергать сомнению свое отцовство и относился к малышу с таким же вниманием, как и к остальным мальчикам. Бедный же маленький Оттавиано рос чужаком, Родриго его не замечал, зато Ваноцца и Джорджо души в нем не чаяли.