Мадонна миндаля - [60]

Бернардино молчал. Ему предлагали очень неплохое убежище. И руки у него уже чесались — так ему хотелось вновь взяться за кисти. Он даже вспомнить не мог, когда еще ему доводилось так долго не заниматься своим ремеслом. Тем более прошли уже сутки — целый день и целая ночь — с тех пор, как Симонетта получила его рисованное послание, однако…

Ансельмо, почувствовав колебания художника и ободренный его молчанием, снова заговорил:

— И знаешь еще что, Бернардино: мне хорошо известна твоя репутация — для представительниц прекрасного пола ты точно волк в овечьем стаде. Но в монастыре Сан-Маурицио ты окажешься среди святых женщин. И должен будешь вести себя соответственно. Это твоя последняя возможность спастись, ибо только там ты можешь скрыться от правосудия, больше я ничем тебе помочь не смогу.

— Можешь мне поверить, Ансельмо! — резко выдохнув, воскликнул Бернардино. — Именно сейчас я представляю для святых сестер наименьшую угрозу, ибо сердце мое осталось там, в замке на холме. Так что ни одна прелестная малютка в монашеском одеянии не способна соблазнить меня, пока такая, как она, ходит по земле!

— Мне тоже так показалось, — ласково улыбнулся Ансельмо. — Иначе я ни за что не стал бы рекомендовать тебе подобный выход. Но теперь я чувствую, что ты будешь столь же безвреден, как любой монах, — усмехнулся Ансельмо. — Нет, еще более безвреден, так как далеко не все монахи по-настоящему безгрешны. Лучше сказать, как евнух. — Впрочем, он напрасно ждал, что его друг улыбнется шутке, а потому попытался подсластить пилюлю: — Не расстраивайся так, это же не навсегда. Просто пока тебе лучше убраться отсюда.

И снова Бернардино вспомнил, как некогда ему пришлось бежать из Флоренции.

— А попечитель этого монастыря и твой будущий хозяин — человек очень хороший, — продолжал гнуть свое Ансельмо. — Он храбрый солдат, но при этом человек очень образованный, светский, настоящий придворный, который к тому же любит искусство.

— Откуда тебе это известно?

— Он мой дядя, — поколебавшись, ответил священник.

Бернардино прищурился. Он достаточно долго прожил на этом свете, чтобы понять, что это за «дядя».

— Ты хочешь сказать, твой отец?

— Да, — признался Ансельмо. — Он мой отец. Мой родной отец. И он действительно очень хороший человек, но, как всякий хороший человек, далеко не безгрешен. — Ансельмо потупился, разглядывая свои украшенные перстнями руки, потом прибавил: — Он всегда был добр ко мне, хоть я и незаконнорожденный, и очень помог мне… продвинуться по службе. И в остальном тоже… — Он махнул рукой, словно обводя весь свой прекрасный, богатый дом. — Мне уже удалось достаточно высоко подняться. И я, возможно, поднимусь еще выше, но любой скандал или бесчестье, если в нем будет замешано мое имя, сразу отшвырнут меня назад. — Священник посмотрел Бернардино прямо в глаза, чтобы тот смог почувствовать всю весомость этих слов.

Теперь уже потупился Бернардино.

— Да, я понимаю, — тихо промолвил он. — Я подвергаю опасности не только себя, но и тебя. Ну что ж, я ведь и ее покой и счастье ставлю под угрозу. И хотя это терзает мне сердце, я ни за что не уехал бы, если бы не та опасность, которой подвергаю тебя, ибо ты был мне самым верным, самым дорогим другом. Хорошо, рекомендуй меня своему «дяде». Я поеду в Милан. — И друзья обнялись, скрепляя этими братскими объятиями свой договор.

А несколько часов спустя, когда колокола прозвонили Повечерие, Ансельмо смотрел вслед Бернардино, под прикрытием темноты покидавшему его дом, и печально размышлял об их последнем разговоре. Сказав, что все хорошие люди не без греха, он действительно так думал. Ведь если бы он сам предстал у райских врат перед апостолом Петром, надеясь быть записанным в Книге Судеб на стороне добра, то на небесах все равно учли бы тот факт, что если Бернардино Луини и потерял свое сердце от любви к прекрасной Симонетте, то одновременно он, сам того не подозревая, украл сердце, только совсем другого человека — преподобного отца Ансельмо Бентивольо.

ГЛАВА 23 ТРОЕ ГОСТЕЙ В ЗАМКЕ КАСТЕЛЛО

Симонетта вновь сидела у окна и следила за дорогой. Она видела, как пришел отец Ансельмо, впустила его и молча выслушала. Ансельмо был ужасно огорчен тем, что она отвернулась от Бога, и выразил надежду, что вскоре снова увидит ее в церкви. Но, говоря так, он и сам понимал, что она не придет: столь сильным оказалось всеобщее осуждение любовников. И на обратном пути, когда миндальные деревья, словно прощаясь, махали ему ветвями, он думал о том, что, хотя образ Симонетты и будет отныне вечно с ним, в своей церкви ее самое он, возможно, никогда больше не увидит.

Глядя в окно, Симонетта видела и то, как вскоре после отца Ансельмо заявился и Бернардино. Она встала, держа в белой руке рисунок, сделанный им на тонком пергаменте, и даже на таком расстоянии ухитрилась посмотреть ему прямо в глаза, хотя лицо его видела нечетко. Он, точно зверь в клетке или запутавшаяся в черной паутине муха, казался как бы перечеркнутым по-зимнему голыми ветвями живой изгороди из розовых кустов. Симонетта сознательно отвернулась от окна, чтобы художник не успел заметить, как она плачет, и смяла в руке его подарок. Когда же она снова повернулась и посмотрела на дорогу, Бернардино там уже не было, и она одновременно и обрадовалась этому, и страшно расстроилась.