Мадонна миндаля - [46]

Она бежала домой и на бегу забавлялась тем, как клубы пара, вырываясь у нее изо рта, точно пламя из пасти дракона, вьются в ледяном воздухе, встречаясь с редкими снежинками, падавшими с небес. Солнце уже садилось, и надо было бы поспешить, но Амария все же решила, что сперва на минутку заглянет к своему любимому источнику — тем более что ведерко для воды она предусмотрительно захватила с собой — и тут же помчится к своей Нонне и… к нему.

Подморозило, так что Амарии пришлось даже разбить ледяную корку у краев источника. Она наполнила ведро, выпрямилась и собралась уже уходить, но вдруг увидела искаженное отражение собственного лица в чьем-то сверкающем нагрудном доспехе. Шов от пайки, казалось, разрубал ее лицо пополам. Она в страхе подняла глаза и увидела тяжелую нижнюю челюсть какого-то воина, явно швейцарца.

Да, она хорошо знала, как выглядят эти воины, — весь город это знал. Сверкающие доспехи, странный исковерканный язык, больше похожий на кашель, и наглость, вызванная уверенностью в том, что они, швейцарцы, лучшие в мире наемники. Красотой эти мужчины отнюдь не отличались: они были молоды, но, покрытые боевыми шрамами, казались стариками, настолько их лица и тела истрепались в бесконечных сражениях. Кроме того, швейцарцы причиняли немало беспокойства жителям Павии, не раз в местный совет поступали жалобы, что швейцарские наемники насилуют местных женщин и дерутся с мужчинами. Эти воины тосковали без дела, как и все те, кто был натаскан на войну, но, увы, вынужден был довольствоваться миром, к которому привели усилия политиков. Швейцарцам просто необходимо было хоть с кем-нибудь сразиться или хотя бы подраться. Они ненавидели эту мирную жизнь, в которой были обречены на бездействие, и повсюду искали ссор, пока не получали очередной раз предписание отправиться на передовую. В последнее время они изображали из себя спасителей Павии, выставляя свое участие в последней битве как героическое деяние, решившее исход всей войны, и продолжали торчать в городе, умирая от скуки и не зная покоя. Амария уже имела с ними неприятные встречи. Она, правда, не понимала, что они ей говорят, но догадаться могла. Тем более они всегда изображали одно и то же, с помощью жестов и мимики, стараясь выразить свое грубоватое восхищение ее женственными формами. Но раньше к источнику она всегда ходила с Сильваной, которую, впрочем, сама же и заменила на Сельваджо, а сегодня Сельваджо с нею не было. Почему же она не взяла его с собой? Да просто потому, что ей хотелось побыть одной и от всей души поблагодарить своего святого за то, что он подарил ей Сельваджо. Естественно, совсем не нужно было, чтобы тот это услышал. Поэтому-то сегодня она и ушла в город одна. И как назло, заглянув к pozzo dei marito, наткнулась сразу на троих швейцарцев.

Амария огляделась — на улице и на вымощенной булыжником площади виднелось всего несколько прохожих, поскольку к вечеру опять начало подмораживать, да и солнце уже почти совсем село. Солдаты окружили молодую женщину, что-то лопоча, посмеиваясь и подталкивая ее. Потом они выбили у нее из рук ведро, и выплеснувшаяся вода промочила ей ноги, которые сразу заледенели. А потом… Амария и понять ничего не успела, как ее вдруг бросили на землю, и она увидела, как снежные хлопья, касаясь пролитой воды, исчезают, словно по волшебству. Краешком глаза она успела заметить, что и те немногочисленные прохожие, которых она видела до того, тоже волшебным образом куда-то исчезли. Да впрочем, они никогда и не решились бы пойти против швейцарцев, даже понимая, что те собираются отнять у девушки честь. Подумаешь, какая-то деревенская оборванка! Вот уж явно не стоит беспокойства! Амария чувствовала, как чьи-то руки с силой надавливают ей на затылок, прижимая к земле, стоит ей шевельнуться или попытаться позвать на помощь. Она все же пробовала кричать, но помощь не приходила. Девушку с силой ткнули лицом в промерзшую булыжную мостовую, и она почувствовала во рту вкус крови. А потом услышала шелест шпаги, извлекаемой из ножен. Неужели ей отсекут голову? Нет, все будет гораздо хуже! Шпага со звоном упала на землю в нескольких дюймах от ее лица, и Амария не то что услышала, а скорее почувствовала, что один из солдат расстегивает ремень на штанах. Двое других по-прежнему крепко держали ее за руки, прижимая к земле. Она была совершенно беспомощна, но не сводила глаз с упавшего на землю серебристого клинка. Шпага ее насильника лежала совсем рядом, и ее мгновенно успело присыпать легким снежком. Солдаты все еще возились с ее юбками. А потом Амария решила, что, наверное, сходит с ума от ужаса, потому что чей-то грубый кожаный башмак, с силой поддев шпагу, высоко подбросил ее в воздух, и в то же мгновение руки насильников перестали прижимать ее к земле. Девушка почувствовала, что свободна, и подняла голову. То же самое сделали трое наемников, изумленно следивших за клинком, который со свистом пролетел высоко в воздухе — Амарии показалось, что выше даже колокольни Сан-Пьетро! — и упал из заснеженного неба точнехонько в руку Сельваджо. Да, это был он, Сельваджо собственной персоной. И выглядел он каким-то необычайно высоким, гордым, непокорным. С горящими огнем глазами он более всего походил на ангела мщения, а не на ее кроткого и милого «дикаря». Амария видела, как он одним ударом перерубил горло тому, кто собирался ее изнасиловать, кровь так и хлынула ручьем, заливая булыжную мостовую. Сделав в следующее мгновение резкий выпад, Сельваджо вонзил шпагу в живот второму швейцарцу, весьма умело отыскав щель в доспехах между нагрудной пластиной и перевязью. Затем обратным выпадом из-под руки он нанес удар третьему из нападавших, даже не взглянув на него. Все это произошло буквально в считаные секунды и в полной тишине. Амария в ужасе увидела, что все трое мерзавцев уже лежат мертвыми, а выпавшие из ее кос бутоны красных зимних роз рассыпались по снегу вокруг, точно украшая собой свежую могилу. И все это время с небес сыпался снег, уравнивая белое и красное, холодное и горячее, живую кровь и смерть. Амария просто глаз не могла отвести от этого страшного зрелища, потом все же перевела взгляд на Сельваджо, который, словно опомнившись, сперва посмотрел на нее, затем на клинок, который опять безжизненно повис в его руке, словно ему никогда прежде и не доводилось держать в руках подобное оружие.