Мадонна миндаля - [30]

И все же именно человеческое, а не святое более всего привлекало внимание Симонетты. Отчего, несмотря на окружавшие ее чудеса, взгляд ее все время возвращался к тому, кто эти чудеса создавал? Почему, когда столь многое вокруг заслуживало ее внимания, она не могла отвести глаз от лица Бернардино? Он работал поистине страстно, быстро и внимательно поглядывая на нее, мгновенно схватывая особенности ее лица и тела, но при этом смотрел на нее так, словно по-настоящему ее и не видел. Какие расчеты таились в его душе, какие уравнения составлял его быстрый разум, какие там возникали математические формулы, когда он, поднося кисть к самому ее носу, отмечал расстояние большим пальцем и этот нос вдруг появлялся на белой стене? И все же занимался он отнюдь не наукой, а искусством в самом высоком его проявлении. И Симонетта могла лишь восторгаться плодами этого искусства, причем восторгаться столь же сильно, сколь сильно, как ей казалось, она ненавидела самого художника. Пока Бернардино рисовал ее тело, скрытое под тонкой голубой тканью, внимательно изучая каждый его изгиб, она тоже не менее внимательно к нему приглядывалась, изучала его. Он был довольно высоким, но чуть ниже Лоренцо, почти одного роста с нею, и ее странно тревожило то, что они с Бернардино даже в этом отношении подходят друг другу: когда они поворачиваются друг к другу лицом, глаза их оказываются примерно на одном уровне. И Симонетта, ловя на себе взгляд его странных, серебристо-серых, как у волка, глаз, чувствовала неясную опасность, от которой шевелятся волосы на затылке, а по спине пробегают мурашки. Если у нее самой глаза были столь же безмятежными и спокойными, как воды озера, в которых отражается чистое небо, или небеса, в которых, как в вечном зеркале, отражается тихое озеро, то глаза Бернардино были совершенно иными. Они были полны жизни, в них светились ум и азарт хищника. Взгляд его никогда и ни на чем подолгу не останавливался. Его взгляд словно вечно что-то искал, но так толком и не мог найти. Казалось, этот художник без конца производит в уме некие расчеты, а затем воплощает их в своих фресках. Мыслит, но не чувствует. Во всяком случае, так думала Симонетта. Однако она ошибалась.

Бернардино смотрел на Симонетту и понимал, что родился на свет только для того, чтобы писать эту женщину. Едва он приступил к работе, у него больше не возникало ни первоначальных ошибок, ни колебаний, ни подчисток. Он просто глаз от нее отвести не мог. Все ее тело, разворот плеч, мягкая округлость мышц, безупречные черты лица, длинные стройные ноги, высокий подъем и изящный изгиб стопы, плавно вздымавшаяся под голубой тканью плаща грудь — все очаровывало его. Даже ее волосы, ставшие теперь короткими, были по-прежнему прекрасны. Эти золотистые локоны так чудесно обрамляли ее лицо, что он ничуть не жалел об утраченных ею длинных косах. Она была само совершенство. Но все же был и у нее один маленький недостаток — особая форма рук, которой одарил ее Создатель и которую можно было бы счесть недостатком. Ее руки были настолько странной, неправильной формы, что кому-то могли показаться уродливыми, а кому-то — прекрасными. Бернардино, во всяком случае, казалось, что красивее рук нет ни у одной женщины. Для художника подобная шутка Создателя, этакий намек на пикантную небезупречность, особенно ценен. Бернардино часто представлял себе, что если три средних пальца Симонетты раздвинуть, точно ножки кронциркуля картографа, склоняющегося над очередной картой, то все эти пальцы будут одной длины. Подобные недостатки искусники арабы частенько изображали, вплетая их в ткань ковров и орнаменты. Причина этого была проста: как верно сказал Ансельмо, идеальную красоту способен создать только Бог, но если Бог, или Аллах, и способен был создать идеальную красоту, то Симонетте Он явно решил оставить и кое-какие недостатки, за что неверующий Бернардино от всей души благодарил Всевышнего. Он не мог и не хотел воспринимать эту женщину как Царицу Небесную. Она была живой, из плоти и крови, несмотря на всю ее неземную внешность и сдержанные манеры. Впервые в жизни Бернардино, рисуя женщину, воспринимал ее не как эмпирический канон красоты, а как истинную женщину, печальную, дышащую, прекрасную. Да, ее муж погиб, но она-то осталась жива! И, глядя на нее, Бернардино чувствовал, что тоже полон жизни, как никогда прежде.

— Что значит: «сколько я готов заплатить»? — Услышав ее вопрос, Бернардино мгновенно перешел в наступление, хотя прекрасно понимал причину прихода Симонетты и давно его ожидал.

— Я хотела сказать, что согласилась позировать вам, синьор. За это мне была обещана плата. Деньги мне сейчас очень нужны, вот я и хочу знать, сколько смогу получить.

Бернардино обошел вокруг Симонетты, глаза его смотрели весело. Эта женщина его возбуждала, и он решил заставить ее проглотить наживку: ему хотелось увидеть, как и в ее глазах вспыхнет огонь.

— Ну, теперь я цену, вероятно, несколько снижу. Да и костюм на вас, драгоценная синьора — как бы это помягче сказать? — несколько поношенный и к тому же мужской. И к сожалению, довольно грязный. Но что, скажите, ради бога, вы сделали с вашими волосами?