Мадемуазель Ленорман - [7]

На самом деле девочка не столько видела, сколько слышала дыхание, неясный шепот или свист, исходящий от разных предметов. И с этим ничего нельзя было поделать. Первое время она сама пугалась этого, а потом привыкла и научилась относиться к этому как к неведомой игре, игре с кем-то невидимым, кого она ничуть не боялась, хоть он и был весьма могущественным. Этот кто-то подарил ей необычные свойства — вот все, что она про себя знала, но чувствовала, что его подарки на этом не закончатся и все самое интересное впереди.

Мария Анна видела чужими глазами и слышала чужими ушами. Даже на ощупь мир преображался, и обыденные предметы как будто меняли свои очертания и фактуру. Поверхность гладкого стола вдруг делалась более шероховатой, чем обычно, когда его гладили нежные девичьи пальцы, или предельно острый нож вдруг начинал неожиданно тупеть, и она могла сколь угодно сильно нажимать на лезвие и проводить по нему пальцем — кожа ничего не чувствовала и была столь же непроницаемой и не поддающейся сверхострому лезвию, как будто оно становилось деревянным.

Приходы таинственного собеседника, выплывающего откуда-то из недр ее существа, были всегда мучительны. Она вдруг видела ровную гладь желтого озера, волны которого лениво колыхались, как будто кто-то рукой топорщил гладкую атласную поверхность, потом пробегала рябь ветерка, и вдруг в самом сердце озера начинала разрастаться огромная черная точка. Она становилась все больше и больше, постепенно заполняя собой всю поверхность. И вода из желтой вдруг превращалась в черную, на которой уже не были заметны волнения и рябь. Казалось, чьи-то пальцы сейчас приподнимут край огромного черного покрывала и там откроется ослепительная белизна. За покровами этих таинственных цветов и жил Он.

Мария Анна умела видеть через ткань, сквозь стены, то есть через все те преграды и препятствия, которые не позволяют обычным людям видеть сквозь них. Она сама не придавала этому никакого значения. Волнующие ее покрывала, колышущиеся занавески, издававшие еле уловимое шуршание, искрящие косыночки, удушающие затхлостью и пылью кисеи, потемневшие от времени атласы, скрипящие под пальцами бархатные кружева, ароматные платки являлись лишь приманкой. Девочка умела видеть сквозь плотно подогнанные друг к другу деревянные ставни, не пропускающие ни единого лучика солнца.

Мария Анна всегда знала, кто именно из родителей находится за плотно закрытыми дверями спальни или гостиной, а также кто именно из домочадцев отсутствует и как далеко находится от дома. Она знала, что в цветной капусте притаилась гусеница, прежде чем острый нож разрубит круглый шар из листьев надвое и эта гусеница не упадет, извиваясь, на пол под визг ее маменьки.

А однажды, когда отец припрятал деньги так хорошо, что и сам их не смог найти (он постоянно менял свои тайники, опасаясь воров), она указала место за спинкой кровати, в потайном углублении. И надо же — именно там и лежал мешочек, туго набитый звенящим золотом.

Все эти странные свойства, которым девочка пока не знала объяснения, не слишком пугали ее. Она как будто даже не обращала на них внимания. Но родители — другое дело. Случалось, Мария Анна бездумно вспоминала имя того или иного соседа, и (о чудо!) через час или полтора он стучался в их дверь. И это были не единичные случаи.

Попытки слуг, нянюшек, кухарок и даже соседей, наблюдавших за жизнью семейства Ленорман, сообща найти объяснения странным талантам некрасивой дочери Ленормана к успеху не приводили. А если и приводили, то только в тупик, в который за собой они заводили местного кюре, нечаянно обратившись к нему за советом.

Как только девочка получила разрешение на первое причастие, прошла через таинство конфирмации, как через некий охранительный барьер, и стала с точки зрения того общества, в котором жила, достаточно самостоятельной, отец, ни секунды не колеблясь, отдал ее на воспитание в монастырь бенедиктинцев.

Магия чисел

Вся жизнь — это медленное арифметическое вычитание, которое жизнь производит сама над собой, и случай с Марией Анной Ленорман не был исключением.

Ветер трется о ее щеку. Дорога в монастырь — это самый совершенный на свете минус — вычитание из ее жизни счастья, свободы, отцовской любви и ласки. Теперь она будет лишена всего этого.

Высоко в небе стриж, наверняка стриж, чертит кривые фигуры из учебника по вселенской геометрии. Это не птица — это всего лишь мелок в руках Бога, которому хотелось позабавить землян видами космических пейзажей. По крайней мере, так кажется Марии Анне.

Первые дни в монастыре похожи на сон. Она ничего не замечает из того, что происходит с ней. Помнит только дорогу в монастырь. Прикосновение мили к миле, одного лье к другому, утомительную алгебру. Она вспоминает мальчика, который показал ей, как можно ловить голубей. В монастыре голубей нет. Точнее, они есть над крышами монастыря. А на землю никогда не спускаются — это приказ матери настоятельницы.

Девочка стала личным врагом матери настоятельницы. С первого взгляда, который бросила на нее та, нет, со звука шороха ее сильно накрахмаленного монашеского платья, трущегося о холодный каменный пол, девочка поняла, что монахиня может ее убить. Ее жизнь стоила ровно столько, сколько ее послушание и прилежание.