– Гори-гори ясно, чтобы не погасла!..
Пока, шипя и потрескивая, пылал деревянный кузов и едким, зеленым огнем горела резина, чех-офицер вздыхал, жалея «задармо згинутое добро». А Николаю казалось, что на этом костре сгорает все, чем он был связан со словом «чужой», что это первая его партизанская операция. Подойдя ко мне, он так и сказал:
– Открываю личный счет, уничтожена одна фашистская автомашина марки «мерседес-бенц»!
Он уже считал себя бойцом и свободно глядел партизанам в глаза.
Прибыв в Земляны, я ушла к главному, в штаб, наказав Николаю без меня не принимать никаких решений.
Николай уклонился от ответа, в какой отряд ему хотелось бы вступить.
Спросили его об этом не очень серьезно, скорей с усмешкой и еще поинтересовались насчет оружия. Дескать, если с собой что привез, сдай, расписочку выдадим, а там разберутся, какое можно доверить.
– Проверять будете? – с наигранной небрежностью спросил Николай.
– Не то чтобы проверять, – с улыбкой ответил штабной, застегивая на все пуговицы распогоненный немецкий мундир, – а проветрить тебя надо. Дух ихний выветрить… В баньке, что ли, попарься с нашим русским веничком… Очень это полезно.
«Вот бюрократы, – подумал Николай, – расскажу Любе, она их пропарит…»
На несколько минут разговор со штабным затуманил настроение. Но, выйдя на залитую ярким солнечным светом улицу, щурясь от резкого блеска лежавшего на огородах снега, Николай вернулся к тому, о чем не переставал думать: «Еще увидим, кто сколько груш наколотит». Назад-то он не повернет. Он уже присмотрел хату, где будет жить, пока партизанское соединение не покинет Земляны. Чем больше думал Николай, тем дальше шли его планы… Жить будет не один. Скоро приедет Шура… Здесь восстановлена советская власть, есть сельсовет. Не у немецкого коменданта регистрироваться. Ну, а не приедет или не захочет, что ж… Он себе цену знает.
Николай не заметил, как подошел к облюбованной хате. Она стояла в глубине, как бы оттиснутая из общего порядка, за ровным забором палисадника с торчащими стеблями прошлогодней мальвы и георгинов.
Скрипнув калиткой, Николай вошел во двор. Навстречу поднялся рослый щенок в клочьях свалявшейся весенней шерсти. Пахло теплым навозом и талым снегом. От угла хлева тянулся густой частокол с настежь распахнутыми жердяными воротцами в сад. На дорожке копошились пестрые куры, разгребая клок оброненного сена. В глубине сада темнели низкий сруб омшаника и несколько выставленных на снег колод-ульев.
Старик в ватнике и светло-сером кроличьем треухе с поднятыми болтающимися ушами деревянными вилами выгребал из омшаника мусор.
Николай поздоровался. Протянул пачку немецких сигарет:
– Закурим, папаша…
– Не балуюсь, – хмуро отказался старик, – мы тут с пчелами… Хошь, подыми вон в сторонке.
Продолжая выгребать из омшаника, словно это было самое срочное для него дело, старик повернулся спиной к Николаю. Послушав, как в омшанике гудят встревоженные пчелы, Николай отошел к сложенным под сухой яблоней бревнам. Перед ним стояли пустые, местами расколотые и прикрытые широкими кусками древесной коры колоды. Он вспомнил улей своего покойного дядьки, известного в области агронома-мичуринца, у которого гостил на каникулах. Улей был особенный, сделанный по специальному заказу, из стекла. Все пчелиное хозяйство, вся их жизнь была видна в этом улье. И стоял улей не в саду, а в доме. В комнате с двумя всегда открытыми окнами, смотревшими на луг, покато спускавшийся к реке Птичь.
Пчелы свободно вылетали за взятком и возвращались в дом, наполняя комнату знойным солнечным жужжанием и тонким ароматом полевых цветов.
Приходя с работы, Колин дядька уходил к пчелам отдыхать, успокаиваться. Часами задумчиво просиживал у стеклянной стенки улья. Иногда звал Николая.
– Погляди, как сегодня трудяги матку обхаживают… Ни споров, ни разногласий. Каждый старается свое дело сделать. Поперек другого не лезет и себе куска побольше не тянет… Учиться надо.
Николай наблюдал жизнь маленького государства разумных, трудолюбивых существ. Их неутомимую суету, в которой не сразу можно понять и строгую согласованность и отсутствие лишних, не рабочих движений. Каплю за каплей сносили пчелы в общие кладовые драгоценный нектар земного цветения, кормя прожорливых трутней, оберегая царицу-мать, заботливо возводя колыбели потомству.
Однажды, под вечер, потемневшее за Птичью небо раскололось косой огненной трещиной. Всполыхнуло над лесом. Испуганно прижались к земле луговые цветы и травы, по их спинам пробежал не по времени холодный ветер. Через минуту ударило над крышей и по жести дружно рассыпались крупные, тугие горошины града. Зазвенев по стеклу, градины влетели в окно, покатились по крашеному полу. В комнату вбежала Колина тетка, на ходу вытирая передником мокрые руки, крикнула:
– Что стоишь, як слуп?.. Окна закрой!
Град барабанил по стеклу. Николай смотрел, как белые горошины отскакивали от наружного подоконника, падали в траву, еще хранившую дневное тепло, и уменьшались.
Вдруг о стекло ударилось несколько пчел. За ними еще и еще… Они бились о светлые квадраты окон, цеплялись мохнатыми лапками и падали на жестяной подоконник.
