Мадам Любовь - [42]
Николай и Шура ходили такие гордые, так осмелели, что я стала побаиваться, как бы они не наделали глупостей. Нужно было сдержать их, дать остыть, успокоиться. Тогда-то я и договорилась с нашими отправить ребят на время в отряд.
Николай рвался к партизанам с первых дней нашего знакомства. Работа подпольщика его не устраивала, ему хотелось драться в открытую. Ну, а Шурочка без Николая не могла остаться ни на день. Она ему верила, как только может верить молодая влюбленная женщина. Женщинам нередко приходится расплачиваться за свою наивную веру мужчине. Пожалуй, пришлось бы расплачиваться и Шуре, если бы… Если бы судьба ее не сложилась более трагически.
Но продолжим о Николае. Он остановил машину за руинами разбитого Дома специалистов, на углу Долгобродской, куда должен был, как сказала ему Шура, подойти связной. Кто подойдет – он не знал, как и не знал, нужно или не нужно заезжать в русскую больницу.
Надеясь, что все же появится Шура или кто-то другой придет с инструкциями и скажет, куда ехать, Николай решил подождать. А чтобы не вызывать подозрений у прохожих, выпустил воздух из переднего колеса и не торопясь прилаживал насос.
Тут подошла я.
Николай увидел меня по ту сторону машины, но не успел обрадоваться. Позади меня остановился офицер и солдат с винтовкой.
– Здравствуй, Коль, – сказала я, – а где же Шурочка?
– Ка… какая… Шу… Шурочка? – заикаясь, спросил Николай, стараясь глазами дать мне понять, что за мной немцы.
Он думал, что меня взяли или что не вижу, кто позади меня, и потянулся за заводной ручкой.
Еще секунда, и он бросился бы на офицера. Я вовремя схватила его за руку и засмеялась.
– Знакомься, Коля… Это Миша Павлович, поручик словацкой дивизии. А это, – я кивнула на солдата и, нагнувшись к Николаю, шепнула: – Не узнаешь? Наша «переводная картинка».
Только теперь Николай разобрал, что и офицер, и солдат одеты не в немецкую форму, а форму словацкой части, недавно прибывшей в Минск. Он облегченно вздохнул.
Офицер, козырнув, протянул Николаю руку.
А «переводная картинка» сказал чисто по-белорусски:
– Дзень добры, таварышок…
– Так где же Шурочка? – встревоженно спросила я.
– Шурочка?
Николай растерянно посмотрел вдоль улицы, словно Шурочка должна вот-вот показаться. На улице не было никого. Никого, кроме опирающегося на суковатую палку знакомого мне хромого старика. Он проходил по противоположной стороне и, поравнявшись с машиной, поднял шапку.
«Переводная картинка» кивнул ему головой: дескать, все в полном порядке.
Но я считала иначе – я очень беспокоилась. Шурочки нет, а ждать нам нельзя. Показать дорогу могла только Шурочка или я.
Как быть? Я ушла из больницы, ни с кем не договорившись о подмене на дежурстве. Мои частые отлучки и так уже заинтересовали Салухову. Была у нас такая въедливая санитарка, мы все ее остерегались. Ужасно противная баба: вечно совала нос в чужие дела…
Шуры нет. Выходит, кроме меня, показать дорогу некому.
Пока Николай накачивал шину, я решила сбегать в больницу хотя бы предупредить Владиславу Юрьевну.
Прибегаю, а там полицаи с двумя немецкими докторами. Велят показать им баню для больных. Владислава Юрьевна обрадовалась. Наконец-то обратили внимание. Стала просить немецких коллег посмотреть палаты, помочь медикаментами. Немецких докторов интересовала только баня.
Мне пришлось ждать, пока Владислава Юрьевна освободится. Легко сказать – ждать… Каждую минуту я невольно придумывала какое-нибудь несчастье. То «кальсонный фюрер» увидел на улице свою машину и Коля не смог отговориться. То патруль наскочил и узнал, что товарищ Боть не солдат, а «переводная картинка», то есть переодетый подпольщик. За офицера я не боялась, его патруль не мог тронуть.
Чтобы никто не заметил моего волнения, я стала тряпкой протирать окно в кабинете Владиславы Юрьевны. Из окна видна баня и дворик возле нее. Во дворе вся компания. Немецкие доктора, окончив осмотр, запрыгали через лужи, добираясь к своей машине. Один из полицаев вернулся, о чем-то спросил Владиславу Юрьевну. Та отрицательно покачала головой. Полицай еще раз спросил и случайно повернулся ко мне лицом. Мне показалось оно очень знакомым. Я даже вздрогнула. Но, боясь, что полицай заметит меня, соскочила с подоконника.
Вошла Владислава Юрьевна. Бледная, со странным выражением глаз, словно глядит на тебя, а видит что-то другое. Она молча опустилась на табурет. Почему-то я сначала заговорила о полицае:
– Что он хотел?
– А? Полицай? Нет, ничего… Спрашивал про одну… Я показала ему, где могила… Мертвые их не интересуют.
И замолчала, отведя глаза в сторону. Меня же интересовал живой. Неужели Павел? Могло, конечно, быть и случайное совпадение.
Разбираться не было времени.
– Владислава Юрьевна, Шура не явилась… Машину надо проводить… Кроме меня, некому…
– Да, да… Уезжай, – прошептала Владислава Юрьевна, как во сне, – сегодня же уезжай… Завтра они придут насчет бани… – Она опустила голову и, приподняв ноги, уставилась на мокрые следы.
– Дай мне тряпку…
– Что вы, пани докторша!
Я нагнулась вытереть пол, она вырвала у меня тряпку.
– Уходи, сейчас же уходи… И скажи там: буду делать все, что в моих силах…
Историческая «Повесть о ясном Стахоре» рассказывает о борьбе белорусского народа за социальное и национальное освобождение в далеком прошлом.
Исторический роман повествует о первопечатнике и просветителе славянских народов Георгии Скорине, печатавшем книги на славянских языках в начале XVI века.
В повести «Человек в тумане» писатель рассказывает о судьбе человека, случайно оказавшегося в годы Великой Отечественной войны за пределами Родины.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.
Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.