Мадам Гали. Свободный полет - [61]

Предлагая Гали рассказать о себе, художник не заметил, как разговорился сам и выложил ей многое из того, чем жила его душа.

Он находился под абсолютным обаянием внешности и личности Гали. Эта способность мгновенного положительного воздействия на собеседника, вызова его на откровенность при первом же контакте будет всегда отмечаться в характеристиках, которые давали Гали ее кураторы по обе стороны «железного занавеса».

Можно многое рассказать о той ночи, которая оставила у Виктора Храпова незабываемые воспоминания на всю его оставшуюся короткую жизнь. Вряд ли это было просто наслаждение еще не очень искушенным прекрасным молодым телом. (Их у Виктора было и еще будет предостаточно, что, возможно, и ускорило его смерть.) Но главное, как говорил Виктор, «не в количестве прожитых лет, а в их качестве». При этом он всегда имел в виду сексуальную составляющую этого философского понятия. Виктор всегда ощущал себя «первым учителем». Этаким постельным «гуру», которому выпала честь временно давать уроки рождающейся «жрице любви». Он, конечно, имел в виду только чувственную сторону данного понятия. В кровати Гали оказалась такой же любознательно способной, как и во время беседы в «Национале». Она схватывала все на лету, ее тело было расковано податливым и жадно благодарным. Границ ее чувственности не существовало. После освоения нескольких академических и более замысловатых поз из бессмертного пособия «Камасутра» Гали, похоже, решила внести свою лепту в этот наглядный трактат. Ее телепатические способности были поразительны. Наконец настал момент, когда Виктор понял, что во избежание судьбы одного из президентов Франции Феликса Фора или самого великого Рафаэля стоит на время прекратить занятия со столь талантливой ученицей. Как оказалось, Гали имела дар так же быстро остывать, если того требовали обстоятельства, как и вновь зажигаться. Через минуту они крепко спали в огромной постели художника-чудотворца. Виктор лежал на боку, широко раскинув руки, как если бы у него не было сил занять более удобную для сна позу. На лице Гали сияла детская невинная улыбка, как если бы она впервые побывала в зоопарке и увидела там говорящего слона, о котором ей так часто рассказывала бабушка.

После той памятной ночи они часто встречались. Храпов брал Гали с собой на многочисленные вечеринки или принимал гостей у себя, где она играла роль хозяйки дома. Вначале это его забавляло, как забавляло и раньше с другими милыми пассиями. Однако Виктор был человеком, который генетически не мог иметь постоянного сексуального партнера. Ему всегда, как воздух, были нужны новизна отношений и свободный поиск, что он считал необходимыми условиями для творческого вдохновения. Она сразу поняла это в Викторе и с присущей только ей концентрированной практичностью старалась научиться у него всему тому, что только он мог ей дать. Она помнила о своей миссии: любой мужчина — средство для достижения цели. То, что Виктор нашел достойного единомышленника в лице своей Галатеи, он узнал уже через неделю после их близости. Однажды они вместе с другими приятелями были приглашены на дачу к Феликсу Воробьеву и после вдохновенной попойки, оставшись там ночевать, разбрелись по разным кроватям. Вероятно, Гали переночевала в постели хозяина дачи при молчаливом одобрении ее выбора со стороны Виктора. С кем был сам Виктор, она даже не стала выяснять. Виктор был озадачен, но это ему понравилось, так как открывало новую и интересную страницу в их отношениях. Гали также не собиралась привязываться к Храпову, ее глаза были широко открыты на мир, который, как она поняла к тому времени, простирается значительно дальше арбатских переулков и даже самой Москвы.

Теперь, в Париже, Гали постоянно тянуло под своды Д’Орсэ. «Самый прекрасный музей Европы» — как из года в год называет его пресса — стоит на левом берегу Сены. Бывший железнодорожный вокзал постройки 1900 года с огромным центральным нефом вмещает полувековую историю мирового искусства — от Второй империи до кубизма. Сюда Гали любила приходить одна. Она сразу поднималась на верхний этаж и подолгу стояла напротив работ Жоржа Сера. Ее завораживали люди и животные, на холсте почти полностью погруженные в золотистый туман. Особенно она любила «Цирк», где смелая и прекрасная женщина пальчиком одной ноги касается белого коня, который на полном скаку летит вдоль барьера манежа: «Мир — театр, а люди в нем — актеры? Нет, мистер Шекспир, мы, конечно, актеры, но мир — это цирк!» А еще работы Сера напоминали ей Виктора Храпова, что-то в его манере письма было общее с французским художником. И ей казалось, что, бывая в Д’Орсэ, она приходит на встречу с Виктором.

…А тогда в Москве стала масштабно возрождаться и самая древняя на земле профессия, что шло рука об руку с культурной и административной либерализацией, с развитием внутреннего и международного туризма и извечной тягой многих женщин и мужчин к сладкому греху. Однако если говорить философски, то какая юная прелестница не была этим грешна в своей жизни в той или иной форме, покоряясь «низменным» желаниям нелюбимого мужчины с толстым кошельком или еще с какими-либо другими «достоинствами»? Если она под тем или иным предлогом не уступала его желаниям, то, на жаргоне тех лет, она превращалась в банальную «динамистку», или, как говорили, она «крутила динамо». Сильный пол всегда презирал это занятие значительно больше, чем проституцию.