Мадам Дортея - [85]
Это была одна из причин, по которой Дортея побаивалась отправлять маленькую Элисабет к своей матери, хотя вообще-то была склонна принять это предложение. Хокон Халворсен был прав — девочка была слабенькая и бледная, и ей было бы полезно пожить в Люнде и поесть вволю масла и сливок. Дортея часто наблюдала, что матери, которые к своим детям относились излишне сурово и холодно, становятся необычайно нежными и любящими бабушками. Скорее всего, ее мать окружит свою маленькую тезку любовью и будет соперничать с ленсманом, балуя ее, а Элисабет и Хокон Люнде уже нежно полюбили друг друга.
Элисабет была очень красивая девочка — голубоглазая, белокурая, с правильными чертами лица, она больше других детей была похожа на Дортею. Хотя Элисабет никогда не болела, как Бертель, она была худенькая и бледная. Девочка быстро росла и почти сравнялась ростом с сестрой, которая была на два года старше ее. В присутствии взрослых Элисабет, как правило, молчала, но, играя с детьми со стекольного завода или с животными в усадьбе, часто приходила в раж. В школе у нее не все ладилось, но ей и было-то только пять лет, хотя особыми способностями к учению она едва ли могла похвастаться. Зато руки у нее были золотые — для своего возраста она неплохо вязала, шила и плела ленты на своем маленьком станочке, а также чесала шерсть.
Теперь Элисабет мечтала поехать в Люнде с дедушкой Хоконом и Фейерфаксом. Она горько плакала, когда поняла, что всех животных продадут, даже ее овечку и ягнят. Хоген Халворсен, как мог, утешал ее: в Люнде он подарит ей не только овечку, но и теленка, и еще маленькую-маленькую серебряную ложечку, а на своем гончарном круге сделает для нее красивые кружки и другую посуду, так что она сможет устроить себе игрушечный домик не хуже, чем у пасторских дочек. Уже сейчас дедушка вырезал ей, Биргитте и Рикке множество маленьких деревянных ложечек, досочек для разделывания теста и катков, чтобы катать белье, — он был мастер на такие поделки и вырезал их, когда они по вечерам вместе сидели возле поленниц. Но у Элисабет его даров было больше, чем у сестер.
Маленький Кристен без конца куксился, хотя болен он не был. Наверное, молоко Йоханне ему уже не годилось, ведь она перед ним выкормила Рикке. Дортея все чаще подумывала о том, чтобы поручить Элисабет своей матери. Ее собственное будущее было неясно — она до сих пор не получила уведомления о размерах пенсиона, который ей должны были назначить. И хотя большинство их с Йоргеном старых друзей в столице писали ей ободряющие письма и заверяли, что у нее есть хорошие перспективы обеспечить себе пусть скромный, зато надежный доход, открыв школу для мальчиков, все это было слишком неопределенно. Дортея не сомневалась, что Элисабет в Люнде будет чувствовать себя, как жемчужина, оправленная в золото.
Однажды Вильхельм принес Дортее с почты большое письмо. Оно удивило и обрадовало Дортею, потому что отправителем был Лауридц Винтер. Она не рассчитывала так быстро получить ответ на свое письмо, в котором сообщила ему о постигшей Теструпа судьбе. Дортея с волнением сломала печать.
>Пасторская усадьба Рандруп,
>28 июня 1793
С глубоким горем и болью узнал я из письма, полученного моей женой от ее кузины из Христиании, какой страшный удар нанесла Вам судьба: нашего Теструпа нет больше в живых! Уже три месяца миновало с того рокового вечера, когда он покинул Вас и свой дом, и только нынче это известие дошло до нашего тихого уголка Дании. Дорогая Дортея, если бы я умел рассказать Вам о скорби и сочувствии, которые я испытываю, думая о Вашей сердечной боли, Вашем страхе, Вашей утрате и Вашем одиночестве! Вы, безусловно, понимаете, что я от всего сердца разделяю с Вами боль Вашей утраты. Гибель Теструпа и для меня означает потерю друга, лучшего из всех, какие у меня были, единственного друга моей молодости. Вы знаете, что нас связывали теснейшие узы родства и дружбы — с раннего детства я был горячо привязан к моему кузену Йоргену. Да, с далеких дней детства, проведенного в нашем родном городе, храню я дорогие сердцу, а теперь святые для меня воспоминания о моем друге Йоргене. Собственно, только они и сохранились у меня в памяти о жизни в Трондхейме, где мы с Йоргеном вместе коротали дивные летние вечера, пока мой отец отправлял вечернюю службу в соборе. Мы переживали счастливейшие минуты, играя в разрушенной части церкви. Солнечные лучи рождали причудливые тени в свежей зелени травы, покрывавшей почву между рухнувшими каменными колоннами. Мы, маленькие мальчики, собирали малину, что росла среди руин, и бегали, играя в «салочки», среди почтенных остатков старой церковной стены. С каким непередаваемым волнением ждал я приезда моего кузена, когда матушка сообщила мне, что дядя Теструп решил, чтобы его сын Йорген учился в школе в Трондхейме. Как счастливы были мы, два молодых студента, живя вместе в Копенгагене, как замирало мое сердце от радости, когда я вернулся в Норвегию, чтобы стать капелланом при Вашем первом муже, потому что снова мог жить поблизости от моего дорогого кузена.
