Мачо - [7]

Елена Андреевна смутно помнила, в какой момент появилось такое судьбоносное явление, в ее жизни, как Вовчик. Осенним промозглым вечером сидели с балериной в уютном подвальчике, пили легкое, как лимонад, цвета расплавленного аметиста вино. Легкое-то легкое, но если за первой бутылкой просится вторая, потом третья…

К ним запросто подсел здоровенный, под два метра юноша с жиденьким хвостиком за плечами, с квадратным пикассовским торсом. «А вот и Вовчик, – нежно лаская его глазами, сказала балерина, – наша будущая гордость…» Она назвала какой-то вид спорта, кажется, плавание. Елена Андреевна, слегка под шофе, прищурившись смотрела на Вовчика и бесстыдно воображала его голым, мускулистым, масляно блестевшим от пота, совершающим извечный сладкий мужской труд над распростертым женским телом.

И тело это принадлежало Елене Андреевне.

Потом еще пили вино, танцевали, потом взяли такси и помчались на окраину города, где лимитчик из Белоруссии и будущая гордость отечественного плавания Вовчик снимал девятиметровую(как он там умещался?!) комнату. Балерина исчезла. Видение Елены Андреевны реализовалось в богатейших подробностях, и даже более того. Всю ночь она будто взмывала на гигантских качелях, с колотящимся, замирающим сердцем ухала вниз – и вновь взмывала – и так до самого утра, а Вовчик оставался свеж и полон сил, только душ принимал.

Запомнилось, что Вовчик был неслыханно для молодого человека экономен: под шлепанцы приспособил старые полуботинки 47-го размера, у которых были отрезаны задники. Тяжелые каблуки оглушительно стучали и хлопали по голому полу. Непонятно, как эту канонаду терпели нижние соседи.

Еще что-то малозначительное коробило Елену Андреевну потом при их встречах. Например, когда по телевизору показывали кадры разрушенной селевым потоком грузинской деревни(возможно, там рабски выращивала виноград несчастная тетя Эмма) и сообщали, сколько сотен тысяч долларов перечислил на ее восстановление международный гуманитарный фонд. Вовчик немедленно деловито брался за ручку, переводил по курсу доллары в рубли, рубли в евро, крутил головой, жмурился: «Эх… что бы им стоило отстегнуть нам на коттэджик. Для них это тьфу, нуль, они бы и не заметили». Он надолго задумывался, и Елена Андреевна неприязненно угадывала его ход мыслей: «они», несомненно, это старые грымзы-миллионерши из благотворительного Фонда, с шеями в мелких трещинках, как засохшее тесто – их в свою очередь, взялся бы ублаготворять небрезгливый Вовчик…

Или, расчувствовавшись, он принимался отчаянно сокрушаться, что в известные 31 мая во время народных гуляний был свидетелем давки в минском метро, а вот видеокамеру не сообразил включить: «Главное, она у меня с собой была, понимаешь?! Такие кадры, ты бы видела, там одну девушку по стенке размазали, как таракана. Это почем бы у меня купили пленку на телевидении, а, как ты думаешь?»

Он назойливо убеждал Елену Андреевну, что выбрасывать тубы из-под зубной пасты и кремов, тем более купленные по полсотне долларов – это страшное расточительство. Если разрезать использованный тюбик, то – практика показывает – зубной пасты там остается минимум на три дня, а крема вообще на неделю. И принудил-таки Елену Андреевну выколупывать остатки крема из пол-тюбика. Конечно, она сразу порезала об острый алюминиевый срез нежный пальчик, кровь долго не унималась…

Но в постели он был Бог, и еженощно взмывали и падали в пропасть качели, и за это можно было простить и занудность, и порезанный палец, и минское метро, и грымз из гуманитарного фонда.

…Она прокручивала в уме, как кадры эротического фильма, подробности очередной ночи…

Как властно и нежно он умел вскрывать ее розовые створки раковины. То вкрадчиво-нежно, как вор, то безжалостно-грубо проникал в узкое нежнейшее пространство, которое существует единственно для того, чтобы его заполняла мужская плоть, ради чего появляется на свет женщина. Как он тщательно, нестерпимо, мучительно-нежно исследовал, изучал, обживал сомкнувшуюся розовую раковичную полость. Искал, находил, приникал, насыщался, набухал и орошал, и долго еще не успокаивался, могуче ворочаясь и содрогаясь.

– Женщину нужно уметь вкусить, – посмеивался Вовчик. – Как конфетку.

Елена Андреевна на одной вечеринке видела, как он ел дорогие шоколадные конфеты. Как ели окружающие мужчины и как ел он. Другие не глядя хватали, разрушая, разоряя изысканно выложенную на подносе горку. Не в силах прервать интересный, с их точки зрения, разговор, они долго неумело мяли и тискали конфету в толстых коротких пальцах, грубо сдирая серебряную обертку. Раскорябав нежный шоколад, скомкав фантик, бросали в мохнатые рты размякшее липкое бесформенное месиво. Должно быть, вкус производил на них какое-то впечатление. Они на секунду умолкали, бессмысленно тупо, недоуменно уставившись в одну точку. Но, так ничего и не поняв, с трудом ворочая вязкими от шоколада черными языками, продолжали болтовню.

Вовчик разворачивал конфетку не сразу, не спеша. Перебирал, едва прикасаясь, пальцами невесомо и любовно, расстегивал серебряное платьице, аккуратно складывал в квадратик или треугольничек. Клал осыпанный орехами шоколадный шарик на кончик шаловливого, сложенного желобком языка. Прикрыв ресницы, играл, смаковал, бесконечно перекатывал уменьшающуюся, тающую во рту конфету, слегка сдавливал губами, будто целуя, всасывал, выталкивал, топил в глубокой ложбинке языка…