М7 - [28]

Громко шумела вода. Чуть тише прозвенел домашний телефон. В третий раз. Мокрыми руками она взяла трубку, испытывая головную боль от докучливых звонков.

― Здравствуйте, инспектор ДПС. Мы увидели пропущенные звонки на телефоне. Кем вы приходитесь Николаю Владимировичу Р.?

― Женой. Кажется. ― Кати сама не знала, почему добавила эти слова.

― Тогда, как нам кажется, вам следует приехать в больницу. Его направили... Ко-о-оль, а куда его направили?.. В центральную балашихинскую. Телефон его в машине остался, поэтому и звоним по последним набранным номерам.

― Мне кажется, это какое-то недоразумение, ― спокойно ответила Кати. ― Его машину я вижу из окон.

― Он не в своей машине оставил телефон. Но обстоятельства аварии, мы думаем, он сам расскажет.

― Где он попал в аварию?

― Двадцать третий километр. М7. Трасса «Москва–Волга». Недалеко от торгового центра, где клуб «МSeven» находится. В ста метрах оттуда слетели в кювет. «Скорая» забрала их в центральную больницу.

― Кого их?

― Его и женщину, которая была за рулем. Сабина Нигматулина. Оба живы, а машина под списание.

Николай был с женщиной. Кати вспомнила имя. Ситуацию. Причины. Она вспомнила, как один раз, пьяный, он признался, что виделся с этой Сабиной в Швейцарии, когда они с Кати только начинали встречаться ― а он якобы уехал по работе к друзьям, к каким-то Мартину и Густаву. Еще какие-то глупые ситуации. На которые тогда, уверенная в честности Николая, Кати не обратила внимания.

Кати не хотелось ехать по трассе М7 к Николаю. В этот момент она хотела, чтобы он умер. Это бы многое упростило.

Кати повесила трубку. Села завтракать. Да, она продолжила есть. И даже аппетит никуда не сбежал и не ушел. Ложку за ложкой ела свою любимую овсянку. Придумывая в голове самые мучительные формы этой аварии. Чтобы Николаю было нестерпимо больно. Чтобы ей вдруг стало нестерпимо жаль.

Оказывается, он ее предавал ― ее надежный мужчина, ее гранитная плита с ножками, ― ее обманывал. Он же заслуживает этой смерти. Это она, Кати, наивная дура, долго собиралась, решалась, пыталась не ранить его, закрывала себя от всех чувств и воспоминаний о В. А Николай себе ни в чем не отказывал...

Спустя несколько часов Кати охватила паника. Как он может умереть рядом с другой? Как он может закончить жизнь с кем-то другим, но не с ней, верной и преданной, даже несмотря на четкое желание уйти? Она была с ним рядом, она пережила с ним все финансовые и моральные трудности, она же столько всего вытерпела...

До этого дня каждое субботнее утро Кати уезжала в центр города, смога и денег ― ходила на выставки, устраивала бранч с матерью и иногда ходила на дневной сеанс в кино с институтскими друзьями. Ее муж по субботам работал и освобождался ближе к вечеру. Сначала она переживала, ныла, скулила, потом свыклась. И перестала замечать, что проводит в одиночестве на одно утро больше положенного. И привыкла. И вот сейчас что-то выбивающееся из обыденности нарушило это утро. Николай. Другая женщина. И трасса ее судьбы. Все воедино.

* * *

Кати было странно оказаться в Балашихе из-за Николая. До этого дня Кати казалось, что это место ― крепость ее прошлого. Что Балашиха окружена не только дивизиями и взводами, но и нерушимыми стенами ее души ― и быть может, даже В. Как мог Николай причинить ей боль в пределах этой крепости?

Видит Бог, когда-то и Кати хотела любви. Просто не с теми и не так, как предлагали. С В. И не важно, какой именно любви, пусть даже не взаимной.

Когда Кати приехала в больницу, Николая уже готовили к выписке. Кроме сотрясения мозга и разрыва мелких сосудов пищевода ничего более диагностировано не было, но его оставили до утра ― понаблюдать. Недавно город был признан самым благоустроенным в Московской области, и все учреждения, особенно медицинские, работали по строгим указаниям руководства. И, точно не удостоверившись, что состояние удовлетворительное, из больниц никого не выписывали.

Кати не могла зайти в палату, ком в горле и желание залепить пощечину не давали ей возможности пересечь порог. Лежачего не бьют ― так гласили провинциальные законы улиц.

Кати поймала медсестру у дверей.

― Покажите мне ту девушку, с которой он был в машине. Она же здесь. Я чувствую, что она здесь. ― Кати протянула медсестре помятую стодолларовую купюру.

― Неужели вы правда хотите это знать? Не проще ли забыть?

― Нет, не проще. Бери деньги и показывай.

Да, Кати выучила гадкий жизненный урок, что, заплатив, ты можешь командовать. У всего есть своя цена. Порой ей даже казалось, что и у любви.

― Ну тогда пошли за мной.

Они направились вдоль по коридору к одиночной палате «для избранных» с кондиционером, телевизором и кушеткой для посетителей. Возле соседней палаты для «сильных мира сего» сидел молодой человек лет двадцати пяти. Такой опрятный, холеный, но явно не богатый. Он сжимал в руках нелепый букет цветов ― видимо, самый недорогой из тех, что смог найти. Но явно переживал. Кати вдруг стало его по-человечески жалко. Чего он, интересно, здесь ловит? Еще одну избалованную девку на папином «Порше»?

В просторной ухоженной палате Сабины, нежно склонившись над дочерью, сидел отец, внешне даже излишне спокойный, мудрый, человечный и вечно виноватый перед дочерью, чем и был вызван вязкий и тягучий взор. Ильдар взглядом умел фотографировать человеческую боль и смятение. Седоватый, растрепанный, он теребил отросшую челку и смотрел серыми дымчатыми глазами в пустоту. Устало ждал, когда же перестанет ждать. Погоды у моря, весны за окном, благополучия дочери. Он давно уже считал любовь между мужчиной и женщиной верхом человеческой иллюзорности, а сквозь зашоренное человеческое сознание в нем пробивалась лишь отцовская любовь ― немая и безграничная. О других чувствах, кроме голода, он старался не думать. Лучше выпить. Меньше вреда организму и психике.