Лживый роман - [16]

Вокруг все ругались по-латышски и по-русски. Мысли ошалело вертелись в голове: «Во бля, попал! Зараза! Что же делать?!» Но выхода из положения не находил.

В это время с улицы послышались выстрелы, в машине испуганно замолчали и сжались. Потом шум толпы стал еще громче, кто-то снаружи начал раскачивать машину, она наклонилась и упала набок. От удара открылась дверь, и все, кто там был, выскочили на улицу и бросились врассыпную, смешавшись с толпой. Нормунд бежал что было сил к своей машине, слыша за спиной звон бьющихся стекол и торжествующий рев толпы.

Он не хотел пугать своим видом жену и собирался открыть дверь сам, но ключей в карманах не было – их, видимо, вытащили во время обыска, и он нажал на дверной звонок.

По испуганному выражению ее лица Нормунд сразу определил – потрепали его здорово.

– Хулиганы напали?! – выдохнула она и почему-то заплакала.

– Да не бойся ты! – стал он ее успокаивать. – Не хулиганы, менты!

Но от этого она еще сильнее заплакала.

– И зачем ты с ними связался!

– Ну что ты говоришь, стал бы я с ними связываться! Не виноват я!

И Нормунд подробно рассказал, как все было. Ему стало жалко испуганную жену и приятно от того, как она за него переживает.

– Утром схожу в больницу, не волнуйся! – пообещал он и поцеловал ее в щеку.

Более-менее приведя себя в порядок, он лег в постель и попытался заснуть. Но вместо сна перед глазами мелькал какой-то хаос: камни, полиция, вопли, толпа.

Проснулся он поздно, около десяти утра, из-за того, что на улице уже вовсю сновали автомобили. Он еле встал с постели и включил телевизор, к которому не подходил неделями. Передавали новости.

После короткого сообщения о вчерашнем митинге, организованном какой-то новой политической партией, стали показывать кадры с просьбой помочь опознать человека. Как полагают компетентные органы, этот человек по телефону дал демонстрантам команду начинать атаку на полицию.

На экране Нормунд увидел самого себя, идущего между полицией и митингующими. К уху он прижимал мобильник.

Жена долго его уговаривала, умоляя уехать из страны: не дай бог примут за террориста.

– Нормунд, пойми, у них в генах течет коммунистическая кровь, тут у половины предки были красными латышскими стрелками! Тебя или пожизненно посадят, или сошлют куда-нибудь! Это все капиталистами прикидываются, чтобы украсть было легче, а чуть что – красные банты нацепят, чтобы опять к власти!

– Ну, если они красные банты нацепят, я тогда национальным героем буду, – попытался пошутить Нормунд, а сам мысленно стал собирать чемодан. Радовало только одно – он почувствовал, как сильно его любит жена.

В аэропорту Вильнюса они были уже на следующий день. Нормунд ни за что не хотел лететь один, и она полетела с ним. Дешевые билеты смогли достать только на Крит, да и с недорогими отелями там не было проблем.

Картина

Фарбус писал свою новую картину. На ней яркими весенними красками зеленел лес, прозрачное озеро отдавало бликами солнца, а на берегу с букетом ромашек стояла Она, с туго сплетенной косой вокруг головы. Лица ее видно не было, она смотрела куда-то вдаль, туда, где небо сливается с землей. Фарбус смотрел на картину, и ему казалось – если он позовет, Она обязательно обернется и скажет: «Здравствуй, наконец ты меня нашел».

В двери кто-то постучал. На пороге стоял его новый сосед Сергей, которого он знавал и раньше, лет тридцать назад. Небывалый успех на сцене, женщины, алкоголь, неудачная женитьба, опять алкоголь, медленное падение… Ему было жаль этого мужика, как и растерянного им дара. Пять латов решили все мировые проблемы Сергея, и через минуту его шаги гулко стучали по деревянной лестнице.

Заказы на портреты сыпались как из рога изобилия. Жены богатых дельцов хотели изобразить себя ню, но без жировых складок, целлюлита, морщин и всяких других недостатков, нажитых годами или преподнесенных природой. Упитанные выглядели на полотнах просто балеринами, плоскогрудые получали то, что хотели, без вмешательства хирурга, долговязые становились короче, а малорослые получали дополнительные сантиметры. Он, конечно, многое мог бы им рассказать о человеческой красоте, о соблазнительных формах крупных женщин, о привлекательной беззащитности тонких, обо всем том, что люди принимают за недостатки, но никого не учил, просто давал им то, о чем они просили. На этих картинах они узнавали себя сразу, а все остальные видели лишь отдаленное сходство, но никак не могли связать его с хозяйкой того дома, в котором находилось полотно.

* * *

В холодные дни голуби залезали в вентиляционную трубу и пугали Лору своей возней и хлопаньем крыльев. А однажды весной она услышала оттуда писк маленьких птенцов и гортанное воркованье старших птиц. Она залезла на табуретку и сняла сетку вентиляции. Из глубины на нее испуганно смотрело пернатое семейство. Чтобы их не тревожить, она осторожно прикрыла отверстие и села напротив окна, рассматривая петуха на соборе Петра.

Ветер противно воет в ночи, хлопает оторвавшийся кусок крыши, пугая детей, словно великан проверяет на прочность дом, стуча по нему огромным кулаком, и бросает с размаху в окна капли дождя со снегом. Хочется спать, и немного страшновато. Они перебегают в комнату к родителям и сладко засыпают под их теплым надежным боком. А ветер все равно страшно воет и не дает спать родителям, и они тихонько, вполголоса заводят беседу. Смоют ли волны песок с дюн, оставив пляж голым и ровным, как стол, или нет, и интересно, сколько деревьев повалит неугомонный ветер. Сон проходит сам собой, и дети начинают рассказывать друг другу страшные истории.