Лживый брак - [99]

– Боже, как я скучал по тебе, – шепчет он.

Я одним невероятным прыжком бросаюсь к нему.

Это оказывается для него неожиданностью. Он отступает на шаг и с громким рыком успевает поймать меня. Его руки обхватывают меня за бедра, а мои обвивают его за шею, а дальше я уже не разбираю, кто что делает. Я знаю только, что он целует меня, а я в ответ целую его. Тридцать три дня – самый долгий срок, который мы провели в разлуке.

А потом я прихожу в себя.

Я высвобождаюсь из его объятий, замахиваюсь и изо всех даю ему пощечину. Удар получается громким, почти оглушающим в тишине кухни.

Уилл не двигается.

Я снова замахиваюсь и снова бью, еще один сильный удар по щеке, на которой уже горит ярко-красный след моей ладони.

Уилл чуть вздрагивает от удара, но в ответ лишь вздергивает подбородок и ждет следующего. Он как будто рад боли.

Не дождавшись, когда я ударю в третий раз, он опускает голову.

– Я не ожидал, что ты начнешь искать меня. Не ожидал, что ты когда-нибудь узнаешь правду.

– Что ты подразумеваешь под правдой? За последний месяц мне стало казаться, что все слова, которые ты произносишь, ложь.

Он качает головой:

– Я никогда не лгал тебе о своих чувствах. Никогда. Тут все на сто процентов правда.

Мое сердце разрывается от боли. Я оглядываю кухню, которая сейчас кажется мне одновременно такой знакомой и чужой, смотрю на записки на холодильнике и на фотографии на барной стойке и на мраморных столешницах, сделанные во время одной из воскресных поездок в Южную Каролину, и смахиваю слезы.

– Ты все еще предпочитаешь мне деньги.

Он не кивает, но и не качает головой.

– Я вернул деньги. Помнишь?

– Ты их не вернул. Ты сделал так, чтоб их нашли в компьютере Корбана, а для чего? Чтобы полиция перестала тебя искать, чтобы они подумали, что ты мертв?

– Я сделал это ради тебя. Я убил Хака ради тебя. Полиция бы этого не сделала, они не стали бы стрелять, пока не увидели бы, что он вооружен, а Хак был больной ублюдок, он свернул бы тебе шею не моргнув глазом, просто потому, что знал, что я наблюдаю за вами. Я не мог ему это позволить.

Хак? Я хмурюсь.

– Я думала, Хак в Коста-Рике.

– Хак – это Корбан. Его имя Корбан Хак, не Хейз.

И внезапно все становится на свои места. Парнем, который жил на одном этаже с Уиллом в Рейнир-Виста, сыном той женщины, которая сказала, что слышала три ссорящихся голоса в ночь, когда случился пожар, был Корбан. Корбан – это Хак. Лучший друг Уилла, у которого якобы была школа серфинга в Коста-Рике, на самом деле все время находился в Атланте.

Кажется, что лжи нет конца.

Я складываю руки на груди, приваливаюсь боком к столешнице и устраиваюсь поудобней.

– Давай, Уилл, расскажи мне правду. Мне нужно, чтобы ты все мне рассказал.

В конце концов мы оказываемся на угловом диване в кабинете, где никогда, даже во время самых ожесточенных наших споров, не были так далеко друг друга. Всего месяц назад мы обсуждали все, сидя в центре дивана, Уилл – забравшись в угол, а я – пристроившись у него под мышкой. Мы держались за руки, мы смягчали резкие слова ласками и поцелуями. Но сегодня нас разделяют четыре диванные подушки и кофейный столик.

Уилл наклоняется вперед, уперев локти в колени, и поправляет лежащую на столе стопку журналов. Ему нужно чем-то занять руки, пока он подбирает слова. Рядом с журналами в лучах полуденного солнца две бутылки ледяной воды с запотевшими горлышками. Я вижу, как на одной из них собирается большая капля и медленно стекает вниз.

– Я убеждал себя, что тебе не обязательно знать обо мне всю правду, – говорит Уилл, по-прежнему не поднимая глаз. – О той части моей жизни, я имею в виду. Рейнир-Виста. Мои родители. Я думал, что это не важно, потому что покончил с этим. Я оставил все это позади.

Он поднимает на меня глаза, чтобы увидеть выражение моего лица и понять мою реакцию на его слова, и, должно быть, увиденное огорчает его, потому что он хмурится.

– Ты должна знать, что сейчас я совершенно другой человек.

Я стараюсь, чтобы ни лицо, ни голос не выдали моих чувств.

– Кто устроил пожар?

– Я не имел никакого отношения к этому пожару. Его устроил Хак. – Не дождавшись ответа, Уилл отводит взгляд, словно собираясь с духом. – Ну да, хорошо, я знал, что он задумал. Я знал и не попытался его остановить. И я не бросился стучать в двери, чтобы предупредить людей.

– О, Уилл… – Мой голос срывается, и повисает долгое молчание.

Он виновато смотрит на меня.

– Я знаю. Я до конца своих дней буду слышать тот материнский крик. Я буду видеть, как выносят в мешках тела тех детей. Но клянусь Богом, я не поджигал.

– В ту ночь погибла и твоя мать.

– Эта женщина не заслуживает моих слез, после того что она сделала. – В голосе Уилла нет ни злости, ни горечи, он просто констатирует тот факт, что у него была никудышная мать. – Как и человек, за которого она вышла замуж.

– Я видела его в Сиэтле, Уилл. Дела у него не очень.

– Ты хочешь, чтобы я сказал, что мне жаль его? Так вот, мне его не жаль, и тебе не должно быть. И ты не должна оплачивать его содержание. Человек, который будит своего ребенка среди ночи для того, чтобы разбить ему губу, не заслуживает и цента твоих денег. Я вычеркнул его из своей жизни, как и всех в Рейнир-Виста.