Лютик докрасна натерла руки о веревку, оцарапала себе палец о бадью, все платье спереди облила водой и все-таки достала для больной воды… Первый раз в жизни Лютик оказывала такую услугу своим ближним: до сего времени только ближние услуживали ей…
Больная напилась, то есть сделала несколько глотков и как будто успокоилась. Мальчик опять поместился около нее. Лютик села с ним рядом и вполголоса спрашивала его об их житье-бытье, мальчик отвечал ей, как умел… Вдруг больная заметалась и застонала пуще прежнего. Мальчик опять захныкал и припал к ее ногам.
– Ой, мама!.. Ой, милая!.. Не помирай! – причитал он сквозь слезы.
Лютик чувствовала, что в то мгновенье в сердце ее происходите что-то особенное, что-то совсем новое, никогда еще не испытанное ею. Ей стало так жаль этого маленького плачущего мальчика, так жаль… Ей страстно хотелось утешить его чем-нибудь, успокоить его, сказать или сделать ему что-нибудь приятное, – ну, одним словом, принести ему отраду, облегченье… В эту минуту она не могла придумать никаких особенно хороших слов и не знала, что ей делать. А между тем ей было невыносимо больно, тяжело смотреть на мальчика и слышать его рыдание, надрывающее душу…
В совершенно непонятном для нее волнении, почти как-то машинально, она наклонилась к этому крестьянскому мальчугану, одетому в грязную изорванную рубашонку, крепко обняла его за шею, как своего младшего брата, как своего самого близкого друга, и приклонила его голову к себе на плечо. Она ласково гладила своею нежною ручкой его нечесаные, всклокоченные волосы, целовала его в лоб и в бледные щеки, теперь мокрые от слез, и шептала ему:
– Ну, не плачь, не плачь же! Полно… Мама твоя поправится, выздоровеет, и все будет хорошо…
Тут Лютик почувствовала, что и на ее глаза набежали слезы и теплые капли их падали ей на руку и на волосы этого крестьянского мальчика, и на его лоб, и на его полузакрытые глаза… Лютик плакала… Конечно, плакала она и прежде не раз – о пустяках, из-за разных капризов и вздоров… Но теперь первый раз в жизни заплакала она о чужом горе.
Вдруг стукнула дверь. Лютик оглянулась и увидала, что в избу вошла какая-то баба и с удивлением смотрела на нее.
– Барышня!.. Да вы как же зашли-то к нам? – спросила ее пришедшая.
Она бывала в усадьбе и видала Лютика. Барышня вкратце рассказала ей, что она гуляла и заблудилась в лесу.
– Хотите, я провожу вас домой? Мне нужно идти в вашу сторону… – сказала ей женщина.
Лютик, конечно, была очень рада ее предложению. Ей только жаль было оставить больную женщину и плачущего мальчугана, но она утешила себя тем, что непременно упросит мамашу навестить эту несчастную больную и помочь ей… И она, действительно, упросила мать… Расставаясь с мальчиком, Лютик оставила ему свой шелковый, голубой шарф, носовой платок, даже пунцовую бархатную ленточку с головы. Одним словом, она отдала ему все, что можно, отдала бы и платье, если бы скромность не удерживала ее…
В усадьбе, разумеется, все были в тревоге. «Барышня пропала! Исчезла неведомо куда!..» Мать просто с ума сходила… И все, разумеется, очень обрадовались, когда Лютик жива и невредима возвратилась домой…
Напрасно Лютик в Иванову ночь запасалась каким-то цветком папоротника: разбойничий клад не достался ей. Она пришла с пустыми руками… но зато, вместо разбойничьего клада, она во время своих странствований нашла клад более ценный…
Она пошла из дому за тем, чтобы достать несметную массу денег и накупить себе на эти деньги ненужную всякую всячину. Она ушла из дому холодной себялюбивой девочкой, думавшей только о себе, скучавшей от нечего делать, а возвратилась совсем другим человеком… Теперь она любила людей, чувствовала сострадание к несчастным и искренно желала жить и трудиться для счастья ближних.
Это – самый дорогой, самый лучший клад в мире: он приносит с собой человеку высшее счастие, доступное ему в жизни – спокойствие совести и душевное довольство…
