Лютая зима - [7]

Но эта зима вела себя, как последняя сука. К первому января выпало больше снега, чем за две предыдущие зимы, вместе взятые, и к февралю даже видавший виды Буффало вынужден был закрыть несколько школ и прекратить кое-какие виды бизнеса, а с необъятных просторов озера Эри почти ежедневно продолжали налетать снежные бураны, сопровождавшиеся сильными морозами.

Курц даже представить себе не мог, каким образом Пруно и другим пьяницам, которые соглашались переждать в приюте разве что несколько самых суровых ночей, удавалось переживать подобные зимы.

Но то, как пережить зиму, было проблемой Пруно. А проблема Курца заключалась в том, как пережить несколько ближайших дней и недель.

«Зимняя резиденция» Пруно представляла собой лачугу из упаковочных ящиков, которую он вместе с Черным Папой соорудил под путепроводом шоссе, перекинутого через железнодорожные пути. Курц знал, что летом здесь собиралось пятьдесят или шестьдесят бездомных, устраивавших нечто наподобие лагеря Армии борцов за надбавку.[8] Это поселение даже не было лишено своеобразной привлекательности. Но большинство любителей хорошей погоды давно перебралось в приюты или в южные штаты. Черный Папа, по известным лишь ему одному причинам, всем другим городам предпочитал Денвер. Поэтому теперь здесь оставалась почти полностью занесенная снегом лачуга Пруно.

Курц юзом съехал по крутому холму с проходившей поверху дороги и на первой передаче прополз через снежные заносы к лачуге. У нее не было даже настоящей двери – ее роль выполнял кусок проржавевшей рифленой жести, которым прикрывалась дыра в кривой стенке из кое-как сбитых между собой ящиков, – так что Курц постучал костяшками пальцев по железу и принялся ждать ответа. Ледяной ветер, налетавший сюда с озера Эри, обжигал его тело даже сквозь шерстяное полупальто. Постучав еще два или три раза, Курц услышал изнутри мучительный, раздирающий кашель и понял его как разрешение войти.

Пруно – Черный Папа когда-то обмолвился, что настоящее имя старика было Фредерик, – сидел, прислонившись к бетонной опоре моста, представлявшей собой заднюю стену жилища. В многочисленные дыры и щели забивался снег. В одну из них выходил присоединенный неведомо куда шнур от ноутбука; посередине лачуги возвышалась гора банок с жидким горючим «стерно», служившим и для отопления, и для приготовления пищи. Сам Пруно устроил себе нечто вроде кокона из тряпок и грязных газет, и его не сразу можно было заметить.

– Господи, – мягко проговорил Курц, – почему вы не идете в приют, старина?

Пруно снова закашлялся. Это, возможно, был смех.

– Я отказываюсь отдавать кесарю кесарево.

– Деньги? – задумчиво произнес Курц. – Но приюты не требуют денег. В это время года никого даже не заставляют работать. Не понимаю: что от вас могут потребовать отдать кесарю, кроме обморожения, которого вам удастся избежать?

– Почтение, – ответил Пруно. Он снова закашлялся и схаркнул. – Ну, что ж, Джозеф, перейдем к делу? Что вы хотели бы узнать об этой грозной госпоже Фарино?

– Прежде всего, – сказал Курц, – скажите, что вы хотите получить в обмен на информацию. В своем послании вы недвусмысленно упомянули, что попросите что-то взамен.

– Не совсем так, Джозеф. Я сказал, что взамен поставлю вам встречный вопрос. Уверяю вас, что с радостью дам вам информацию о Фарино без каких-либо условий.

– И все-таки, – настаивал Курц. – Что у вас за вопрос?

Пруно закашлялся на целую минуту и поплотнее завернулся в газеты и тряпки. От холодного ветра, свободно разгуливавшего по сделанной из разбитых ящиков лачуге, Курц уже начал дрожать, а ведь он был одет в толстое шерстяное полупальто.

– Я надеюсь, что вы не откажетесь встретиться с моим другом, – сказал Пруно. – В вашем профессиональном качестве.

– Каком же?

– Детектива.

Курц покачал головой:

– Вы же знаете, что я давно уже не частный детектив.

– Вы в прошлом году вели расследование для семейства Фарино, – напомнил Пруно. В хриплом голосе старика-наркомана все еще можно было угадать намек на бостонский акцент.

– Это было не расследованием, а самым настоящим мошенничеством, на которое я и сам попался, – ответил Курц.

– Тем не менее, Джозеф, я был бы вам весьма и весьма обязан, если бы вы согласились просто встретиться с моим другом. Вы можете сами сказать ему, что больше не занимаетесь детективным бизнесом.

Курц задумался:

– Как его зовут?

– Джон Веллингтон Фрирс.

– И в чем заключается его проблема?

– Я не знаю точно, Джозеф. Это его личное дело.

– Ладно, – сказал Курц, представив себе, как он дает консультацию еще одному пропойце. – Где я найду этого Джона Веллингтона Фрирса?

– Может быть, ему стоило бы прийти сегодня к вам в офис? Пожалуй, будет лучше, если мой друг сам явится к вам.

Курц подумал об Арлене и о том, что произошло, когда к ним в офис в прошлый раз явились посетители.

– Нет, – ответил он. – Сегодня вечером до самой полуночи я буду в баре «Блюз Франклин». Скажите ему, что мы встретимся там. Как я смогу его узнать?

– Он любит носить жилеты, – ответил Пруно. – А теперь об этом дельце с Анжелиной Фарино. Что вас интересует?

– Все, – сказал Курц.

Дональд Рафферти работал на главном почтамте на Уильям-стрит и предпочитал ходить на ленч в небольшой бар около Бродвей-маркет. Как супервайзер, Рафферти имел право на девяностоминутный перерыв. Впрочем, иногда ему приходилось обходиться без еды.