Люськин ломаный английский - [32]

— Назови хотя бы одну улицу в Ставрополе.

— Улица Ставропольская, — ответила Людмила, и глазом не моргнув.

Мужчина хмыкнул и намочил губы глотком пива.

— Так нечестно. Назови другую.

— Ты, блядь, послушай, — резко бросила Людмила. — У вас что, в ебаной деревне даже кофе нельзя спокойно выпить? И так уже херово, что я по вашим улицам без говнодавов ходить не могу.

— Все равно, — сказал бармен, — я ничего против черкесов не имею. Или против ибли, если честно.

Он задумчиво закатил глаза, пытаясь представить, где на карте находится Иблильск, указывая на запад, в горы, носиком чайника. Но кроме печально известных туманов, к которым стоило относиться как к топографическим реалиям, в которых целые караваны людей, животных и даже тяжелой техники пропадали без следа, он не смог выдавить ни одного романтического образа.

Вместо этого он поднял тряпку, лежавшую на корзине за стойкой бара, и выудил оттуда зачерствелую булочку. Брякнул ее на блюдечко и пододвинул к Людмиле.

— За то, что рассмешила, — улыбнулся он, отвернулся и подсел к мужчинам в углу.

Людмила ничего не ответила. Она не сводила глаз с окна, пытаясь уловить знакомую походку Миши. Ее булочка лежала нетронутой, пока кофе почти не закончился, затем ее запах уже нельзя было выносить, и Людмила впилась в нее зубами. Каждый укус приводил ее в отчаяние, потому что она представляла, как за много километров отсюда ее семья сидит голодная и ждет от Людмилы действий. Затем, с последним куском, в ней волной поднялась злоба. Продать трактор было делом Макса, и тот его просрал. Более того, он бросил ее на растерзание Виктора Пилозанова и украл ее радость от горячего кофе и сладкой булочки и от снега за окном, от теплого электрического света и ожидания любимого. «Все равно, — подумала она, — он бы точно обменял трактор на ствол, и только Бог знает, на какую еще херню, но сделал бы это ради заботы о старухах». Иного она даже представлять себе не хотела.

Людмила не расстанется с деньгами до появления Миши, и вместе они решат, как их лучше отправить домой. Она вплотную приблизилась к барной стойке, залезла под подол и, вытащив банкноту, положила ее аккуратно около чашки.

Бармен поднял глаза, сделал шаг к стойке.

— За счет хорька, — сказал он, отмахиваясь от ее денег. — Я уже даже угадать не могу, откуда родом мои товарищи, но голодного путешественника всегда узнаю. Жаль, что не могу твоему мужу ремнем по жопе надавать, за то что отправил тебя сюда, зная, что тут теперь творится.

Поначалу Людмила не поняла, просто сидела и смотрела на старую деревянную стойку: из нее получились бы превосходные дрова.

— Я не замужем, — наконец сказала она. — И мне придется изо всех сил врезать по чему-то, подозрительно напоминающему твою физиономию, прежде чем ты ко мне с ремнем подойдешь.

— Господи, — хмыкнул бармер, откидывая назад голову. — На западе твоя речь может казаться крутой, но в этом городе тебе и три минуты не продержаться. Своенравных свиней здесь имеют все кому не лень. Я из Волгограда, я знаю цивилизацию — и скажу тебе, что здесь ее нет. Город принадлежит фонду освобождения, поставляющему оружие на линию фронта, точнее, на все линии фронта в мире. А это дурно сказывается на местных нравах.

Людмила посмотрела на него, на его огромное обвисшее лицо, здоровенные руки.

— Не пугай — не запугаешь. Любая своенравная свинья должна молиться, чтобы не попасть под горячую руку ставропольской девицы. И вообще, я жду жениха — он скоро приедет, может быть, даже сегодня. — Она нетерпеливо повела плечами. Вышло очень эффектно.

— Точно ибли, — хмыкнул мужчина из угла. — Редкая штучка.

— Точно что-то с чем-то, — отозвался бармен. — Могу ли я вам еще что-нибудь предложить, мисс Ибли?

— Нет, благодарю. Не возражаете, если я немного здесь посижу? Жених придет сюда, в ваше знаменитое кафе.

— Что ж, оставайся хоть навеки, если б я тут хозяйничал, но боюсь, бар через двадцать минут закрывается.

10

Подходы к «Уорлд энд Ойстер» были забиты необычными людьми, настолько легкомысленного вида, что, казалось, ими управляют внутренние порывы ветра. Вокруг них вращалась голая жизнь Лондона: свет задних фар, растекающийся по глицериновым дорогам, силуэты, носящиеся туда-сюда, как огромные тролли, мимо домов из песка и сажи.

Зайка покосился на брата:

— Это то самое место, где ты собираешься из себя охуенного умника строить?

— Извини, если ты разочарован, Заяц. Это то самое место, где я выдолбил уютную нишу кое для кого и куда ты отправишь мои вещи, когда я к ней перееду.

— Она внутри, да? Мисс Правда?

— Ну, не будь таким желчным, тебя тоже пропустят. — Блэр наполнил легкие морозным воздухом и выдохнул с веселым шумом: — Вот моя программа на сегодня, Заяц. И моя инструкция тебе: не загоняйся.

— Ты играешь сам с собой. Кто, как ты думаешь, придет в центр реабилитации? Такие же уроды, как и мы, дружок.

— Но это же развлекательный центр, Зайка, нам к этим больным даже и заходить-то не надо. Кстати, насчет уродов, — говори только за себя.

Хизы почувствовали первую волну озона и тоника уже на парковке. Они подняли глаза. «Уорлд энд Ойстер» представлял собой огромное викторианское здание, замурованное в гладкий синий цемент, с трубами и шпилями, торчащими из крыши, — казалось, будто на старую гостиницу упала стальная решетка. На самом деле почти так оно и было. Синие огни пронзали дорогу за зданием на границе Центральной зоны допуска Лондона. На братьях были черные костюмы и белые рубашки с застегнутыми воротничками. Они то появлялись, то пропадали в отражениях на тротуаре и казались черными дырами посреди улицы.