Люмен - [74]

– И тем не менее это так, – отвечает он.

В следующую минуту его руки опускаются, и он направляется в сторону дома.

Я остаюсь в полном одиночестве, и ответы слышатся мне с верхушек деревьев, они дразнят меня из-за зарослей мха, и мне срочно нужно поймать их. Я должна найти все ответы, потому что мой разум ускользает, ускользает, ускользает от меня, и если в моей голове не сформируется цельная картина, то я лишусь рассудка окончательно.

Я знаю это.

Я знаю это.

Поэтому я разыскиваю своего брата и настаиваю на том, чтобы мы вместе занялись поиском правды. Финн любит меня, поэтому безропотно следует за мной, несмотря на сомнения.

Я стою на границе леса, деревья сгибаются надо мной, что-то нашептывают мне, покачиваются на ветру. Слова застывают на моих губах:

– Один к одному к одному.

– Что это значит? – спрашивает Финн, стоя со мной плечом к плечу.

Он не бросит меня даже сейчас, когда он, должно быть, полностью уверен в том, что я такая же сумасшедшая, как и он сам.

«Мы должны поддерживать баланс друг друга», – вот что он сказал мне вчера, когда я поведала ему о том, что произошло в комнате Сабины и в мавзолее.

Я смотрю на него.

– Не знаю, что все это значит, но эта фраза постоянно звучит у меня в голове, снова и снова.

Финн бросает на меня встревоженный взгляд, он напуган, а его бледная рука крепко сжимает мою.

– Плохо все это, Калла, – произносит он, но на самом деле ему вовсе не обязательно говорить мне об этом, потому что я и сама все прекрасно понимаю.

Конечно же, я все понимаю.

Я ступаю в мшистые заросли леса, погружаясь в холодные тени папоротников, и не знаю почему, но ясно чувствую, что должна быть здесь.

– Не ходи туда, – предупреждает меня Финн, призывая вернуться назад: на этот раз он не пойдет за мной, – мне там не нравится.

– Мне тоже, – отвечаю я, продолжая шагать в лесную глушь, потому что меня тянет туда, словно тросом или невидимой пуповиной.

Финн остается на месте, его лицо выражает крайнее беспокойство, но он не может пойти за мной, и я вовсе не осуждаю его за это. Лес наполняет меня каким-то гнетущим ощущением, здесь все мрачное, пугающее.

Здесь что-то есть.

Оно спрятано здесь специально для меня.

Впереди я вижу тень, она покачивается и скользит.

Я следую за ней, не в силах устоять на месте. Она ныряет за деревья и выплывает обратно, и я делаю точно так же.

И затем, наконец, наконец…

Она исчезает, и я снова одна.

Я чувствую неподвижность леса, я буквально ощущаю ее вкус. Я в полном, абсолютном одиночестве.

Я озираюсь по сторонам, поворачиваюсь вокруг своей оси и внезапно обнаруживаю, что со всех сторон от меня находятся обугленные куски древесины, выстроенные строго по окружности: я стою посреди огромного кострища.

Я замечаю что-то среди горсти пепла: нечто коричневое, покрытое дубленой кожей и, судя по виду, очень старое.

Я наклоняюсь, чтобы дотронуться до этого предмета, но обжигаю пальцы.

Угли все еще горячие.

Я снова встаю на ноги и подталкиваю книжицу найденной на земле палкой, высвобождая ее из кучи золы, туда, где ее не сможет тронуть жар угасающего огня.

Дневник распахивается листами кверху, и самая первая его страница смотрит прямо на меня, я узнаю неровный почерк своего брата.

Дневник Финна Прайса.

Я хмурю брови, сводя их к самому центру лба, и делаю глубокий вдох: зачем Финну было приходить сюда?

Я жду, пока промозглый ветер охладит страницы, и, несмотря на то что многие из них обожжены и безвозвратно испорчены огнем, некоторые все еще могут мне о чем-то рассказать.

NOCTE LIBER SUM NOCTE LIBER SUM

В НОЧИ Я СВОБОДЕН.

ALEA IACTA EST. СМЕРТЬ ПРЕДРЕШЕНА.

Жребий брошен.

Жребий брошен.

Serva me, servabo te.

Спаси меня, и я спасу тебя.

Спаси меня.

Спаси меня.

Спаси меня.

Мое дыхание становится тревожным и тяжелым. Я не могу, не могу, не могу.

Потому что то же самое говорила мне Сабина: слово в слово, в разное время и в разных местах.

Зачем она рассказывала то же самое моему брату?

Что все это значит?

Страницы совсем истончились, и их уголки рассыпаются прямо в моих пальцах, потемневшие, съеденные огнем, но я все еще могу разобрать большую часть написанного.

Я ТОНУ. ТОНУ. ТОНУ.

IMMERSUM. IMMERSUM. IMMERSUM.

КАЛЛА СПАСЕТ МЕНЯ, ИНАЧЕ Я УМРУ Я УМРУ Я УМРУ.

SERVA ME, SERVABO TE.

СПАСИ МЕНЯ, И Я СПАСУ ТЕБЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ, КАЛЛА.

И ТОГДА Я СПАСУ ТЕБЯ.

Со страниц на меня смотрят схематично нарисованные фигуры и символы, некоторые лица грубо перечеркнуты, и я не помню, чтобы его дневник был наполнен настолько нездоровыми и жуткими записями, когда я случайно прочитала его тогда, давно. Если бы я увидела такое, то отдала бы его прямо в руки нашим родителям, потому что это, это, это какое-то безумие.

Я смотрю на одну из картинок: на ней изображены два мальчика и девочка. Один мальчик полностью перечеркнут жирными штрихами, но я все еще могу различить его глаза – его черные, как ночь, глаза. Я знаю, что этот мальчик – Дэр. Финн перечеркнул Дэра.

ОДИН К ОДНОМУ К ОДНОМУ.

СМЕРТЬ ПРЕДРЕШЕНА ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

ОДИН К ОДНОМУ К ОДНОМУ,

ЖРЕБИЙ ПАДЕТ НЕ НА МЕНЯ.

ЖРЕБИЙ ПАДЕТ НЕ НА КАЛЛУ.

ОДИН

К

ОДНОМУ

К

ОДНОМУ.

Я замираю на месте, по мере того как невероятно мощное ощущение паники рождается в глубине моего живота и поднимается к груди, где норовит разорвать сердце на части. Мне кажется, что чьи-то пальцы, покрытые черной слизью, берут меня за плечи и с силой встряхивают, сильно, сильно, сильнее, пока мои зубы не начинают скрежетать.