Людовик XV - [9]

Если выступления в столице непосредственно не угрожали королевской власти, то фантастические россказни, связанные с "похищением детей" и отражавшие представления и уровень информированности простонародья, сильно вредили имиджу монарха. Захват мальчиков объясняли необходимостью готовить из их крови ванны для лечения от проказы какого-то принца, либо короля, иностранного или французского. В народной традиции проказа рассматривалась не столько как недуг физический, сколько болезнь души- результат греховной жизни. А проявлялась она, среди прочего, в постоянной меланхолии. Таким образом, вырисовывался портрет человека, очень похожего на Людовика XV, которого уже начали величать новым Иродом [23]. За пять лет, по крайней мере, у части населения отношение к нему изменилось от любви до ненависти.

На "потускнении" образа венценосца сказались как особенности поведения Людовика XV, так и некоторые долговременные сдвиги в стиле жизни французских монархов вообще. Короли не только отказались от длительных поездок по стране, предоставлявших подданным больше возможностей их лицезреть, но и крайне редко бывали в Париже. Что же касается Людовика XV, то он сократил до минимума даже число приемов в Версале: раз в неделю. Его скрытность, стремление работать одному расходились с принятой во Франции публичностью жизни короля, в том числе, семейной и создавали благоприятную почву для разного рода вымыслов. Манкирование отдельными аспектами церемониала, возвышавшего королевскую власть в глазах Французов, а еще больше отказ государя от миссии чудотворца ослабили духовную связь монархии с народом [24].

Непопулярность Людовика XV увеличилась по ходу развития событий, которые не будет преувеличением назвать политическим кризисом 50-х годов. В отличие от времен Флери, король играл ведущую роль. При этом он опирался на министров, наиболее сильным из которых являлся генеральный контролер финансов Машо. Монарх и Машо ввели новый налог — двадцатину, принципы взимания которой были революционными: в равной мере подлежали обложению все сословия и все территории страны. Недовольных было много; особенно возмущалось духовенство, прежде вносившее лишь добровольный дар королю. Из-за его неуступчивости, а также под давлением придворной партии "набожных", поддержанной королевской семьей, Людовик отступил. 23 декабря 1751 г. священнослужители освобождались от уплаты двадцатины.

Духовенство оказалось и в центре главного конфликта того времени. Ужесточая позицию в отношении янсенистов, епископат потребовал от умиравших свидетельства об исповеди, подписанные кюре — сторонниками буллы "Унигенитус". В защиту несчастных, не имевших такой бумаги и умиравших без причастия и соборования, и сотен французов, коих та же участь ожидала в будущем, выступили парламенты. Стало общим местом в литературе обвинять магистратов в отстаивании узко-сословных интересов от покушений идущего по пути реформ абсолютизма. Невозможно, однако, объяснить большую популярность парламентов только изощренной демагогией. Они улавливали народное недовольство и нередко отражали его в своих протестах. К священникам, отказывавшим умиравшим в обычном для христианина прощании с земной жизнью, парламентарии принимали жесткие меры вплоть до ареста.

В конфронтацию, охватившую страну, вмешался король. Но поначалу ему не удалось стать арбитром и остудить страсти. Воспитание и взгляды сближали монарха с церковными ортодоксами, а приверженность своим абсолютным правам настраивала против парламентов, решения которых по религиозным вопросам он кассировал.

Действительность, казалось, оправдывала подобную позицию. Весной 1753 г. появились "Великие ремонстрации", в которых магистраты, никак не удовлетворенные ролью регистраторов королевских эдиктов, настаивали на возможности не только исправлять, но и творить законы. Активно обсуждалась и идея "единого парламента". В отсутствие Генеральных штатов такой парламент мог претендовать на роль общенационального представительного органа[25]. Ответом стали решительные действия Людовика: самые рьяные оппозиционеры были арестованы, члены Высшей палаты Парижского парламента отправлены в ссылку в Понтуаз, а 176 представителей его Следственной палаты и Палаты прошений рассеяны по семи городам.

Это окрылило клерикалов и особенно иезуитов. Один из них — Ложье, проповедуя в Версале, назвал парламенты нечестивыми разрушителями религии, а его собрат в присутствии короля предлагал даже пролить немного крови "еретиков", чтобы избежать большой беды [26].

Возмущение населения иезуитами и другими ортодоксами достигла точки кипения и все больше обращалось против монарха. Во многих местах находили листки со словами: "Смерть королю и епископам!". Париж балансировал на грани восстания и Людовик должен был отказаться от прежнего одностороннего курса.

В декабре 1754 г. он выслал нескольких представителей епископата, включая и парижского архиепископа Кристофа де Бомона, яростного преследователя подозреваемых в янсенизме. Репрессиям со стороны короны подверглись и отдельные священники, отказывавшие умиравшим в последнем причастии. Но, когда вдохновленный ходом событий Парижский парламент объявил, что булла не есть символ веры, король отменил это постановление. Между тем само духовенство на ассамблее в 1755 г. разделилось по вопросу свидетельств об исповеди. Король обратился за решением к папе. Папская энциклика была согласована либеральным и просвещенным Бенедиктом XIV с французским послом в Риме графом Стенвиллем, будущим герцогом Шуазелем- первым министром Людовика XV. Она представляла собой компромисс: священник обязывался совершить необходимый обряд, но предупредить умиравшего, что тот будет проклят, если — янсенист. Таким образом, проблема лишалась остроты, а общество успокоилось.