Людовик XIV, или Комедия жизни - [132]

— Нам незачем обращаться к этому содействию, — с гордой уверенностью возразил Людовик XIV.

— Дело Англии — оценить свое собственное благо и наше великодушие: не мы выигрываем от этого союза. Но надо заметить, что если принцесса возвратится, не закончив дела, то неприязненные отношения, в которых мы, к несчастью, состоим с нашим другом королем Карлом, примут, вероятно, более резкий характер.

— Сомневаюсь, чтобы могло случиться нечто подобное! — вмешался Бекингем.

— Кто зашел так далеко, как мой государь, отступать не может.

— Да будет так, как того желает король Карл Второй, — проговорил Людовик.

— Но, во-первых, принцесса едет в Дувр под условием строжайшего инкогнито.

— Мне приказано предложить именно такое условие.

— Посещение продолжится не более четырнадцати дней. Далее, во все время нашего путешествия по Фландрии принцессу преследовал некто де Лорен, приверженец Карла Лотарингского и императора, человек, изгнанный нами из Франции за измену. Мы требуем, чтобы его величество, наш брат Карл, доставил принцессу на военном бриге прямо в Гавр, где мы лично будем ждать ее.

— Желание вашего величества будет исполнено.

— Наконец, хотя мы вполне уверены в безопасности принцессы под рыцарским покровительством Англии, но все-таки отпустим ее не иначе, как с условием, что сопровождать ее будут маршал Фейльад и граф Таранн, шесть офицеров и две роты наших лейб-мушкетеров. Весьма может быть, что такое требование несколько странно, но мы настаиваем на его исполнении! Впрочем, мундиры могут быть сняты, и эти господа будут сопровождать принцессу в партикулярном платье!

— Ваше величество, — возразил удивленный Бекингем, — я не могу согласиться на подобное условие, не имея полномочий!

— Позвольте, герцог, — снова вмешался Питер, — я отвечаю за согласие и беру на себя одного всю ответственность перед его британским величеством. Две роты мушкетеров, да еще без мундиров, не составляют еще армии. Что же касается де Лорена, то клянусь вашему величеству, что принцесса вполне безопасна от его покушений на английской земле. Мы знаем не только его личность, но и его намерения. Ему не удастся привести их в исполнение точно так же, как не удастся не только приблизиться к принцессе, но и узнать что-либо из настоящих переговоров!

— Кто сообщил вам об этом? Кто дал вам средство и возможность проникнуть в замыслы де Лорена? Наш посланник Барильон?!

— Нет. Мы обязаны ими иезуитскому провинциалу Средней Франции, он же действовал по указанию весьма набожной и весьма известной в Риме особы — де Ментенон.

Король вздрогнул и сделал шаг назад:

— Ментенон?!

— Я совершенно поражена помощью от такого неожиданного союзника, — заметила Анна.

— Она честолюбива и рассчитывает этим способом снова приблизиться к вашему величеству, но каковы бы ни были ее побудительные причины, мы принимаем ее услугу, так как знаем им настоящую цену. Не так ли, государь?

— Без сомнения! — с усмешкой ответил король, слегка меняясь в лице.

— Ее побудительные причины те же, которые заставляют действовать и наш орден. Она не более как его покорное орудие, — спокойно возразил иезуит. — Наш же орден желает, чтобы совершилось великое дело соединения Англии с Францией. Несчастный искатель приключений не помешает нам. Если он подаст малейший повод к беспокойству, мы сумеем его найти и сделать безвредным. Для этой цели встанет все наше братство — от Вены до Мадрида!

— Конечно, мы верим вам, но еще более полагаемся на бдительность, храбрость и оружие наших мушкетеров. Ее высочество выедет, как только мой брат Карл Второй прибудет в Дувр. А пока мы с вами частным образом закончим договор, долженствующий положить конец отчуждению между Францией и Англией!

Со времени этой конференции не проходило дня, чтобы Бекингем, и особенно патер Питер, не имели тайных совещаний с Людовиком, Анной и Филиппом Орлеанским, совещаний, на которых окончательно обговаривался пакт, известный под именем Дуврского договора и приведший всю Европу в ужас и негодование.

Когда дело было почти уже закончено, король Людовик счел нужным узнать о нем мнение человека, которого привык считать своей правой рукой. Кольбер был потребован к королю в тот самый день, когда в Кале прибыл курьер, уведомлявший о приезде Карла Английского в Дувр. Внимательно прочел Кольбер пакт, которому для полной законченности недоставало только королевской подписи, и подал его королю с глубоким вздохом.

— Дело, как мне кажется, не по вкусу Кольберу, — заметила Анна.

— Что можете вы сказать против этого пакта? — повернулся к министру король.

— То, государь, что союз этот или вещь невозможная, или же — несчастье, вся тяжесть которого падет на Францию.

— Ничего не могу понять! — заметила принцесса.

— Верю, ваше высочество, иначе вы не старались бы так о погибели вашего собственного отечества!

— Маркиз, отечество мое — Франция! Если же договор этот возвратит моему царственному брату ту неограниченную свободу, которую напрасно отстаивал мой несчастный отец, я буду вполне счастлива!

— Что хотели вы сказать вашей «невозможностью и несчастьем Франции»? — вмешался король.

— Государь, если вы намерены только разрушить во что бы то ни стало союз против Франции и сблизиться с Англией, то в этом нет ничего дурного, но трактат, подобный документу, читанному мною, поведет к общему несчастью! Вашему величеству известно, что я верный католик, даю кесарево кесарю и Богу Богово, но я не иезуит; трактат же этот — дело иезуитов! Я понимаю, что желательно и, может статься, полезно даже, чтобы король Карл Второй скорее зависел от Франции, чем от своего бурного, строптивого парламента, но если эта зависимость зайдет так далеко, что внук Иакова Первого, король могущественного протестантского государства, народ которого возвел на эшафот Карла Первого, отстаивая именно свою политическую и религиозную независимость, если, повторяю, властитель этого народа явно перейдет в католицизм и вздумает ввести папизм в своей стране, династия Стюартов в Англии погибнет! Далее, государь, этим самым трактатом вы признаете религию Тартюфа господствующей в нашей стране и вместе с тем перестаете быть неограниченным повелителем народа, удивившего мир своим богатством, науками, искусствами! Дуврский трактат подает сигнал к той бесконечной войне, которая в конце концов истощит Францию. Вы, сир, станете сражаться во имя иезуитов, то есть во имя суеверия и невежества. А с именем Анны Орлеанской, женщины, бывшей добрым гением славнейшей эпохи вашего царствования, неразрывно соединится упрек в том, что благодаря ей два могущественных государства стали врагами всех благородных стремлений! Вычеркните из трактата все рассуждения о вере, заключите с Англией только торговый и оборонительный союз, и я скажу ему: «Аминь!».