Людовик XIV - [29]

Этот перманентный апофеоз долгое время имел несомненный успех, как если бы народ разделял убеждение Людовика в том, что он является воплощением народа и что его величие есть величие народа.

Пропаганда… Современные историки согласны с тем, что ни о чем другом не было и речи. «Весь этот фимиам, — считает Франсуа Блюш, — был чистой воды пропагандой, каковая должна была укреплять лояльность подданных». Хвалить короля — значит превозносить государство, армию, закон, великих людей королевства, наконец, Францию. Вот так.

Блюш опирается здесь на мнение принцессы Пфальцской[74], которая пишет в 1701 году: «Как-то я спросила одного разумного человека, почему во всех писаниях постоянно превозносят короля, и услышала в ответ, что всем издателям было дано особое распоряжение печатать лишь те книги, где восхваляется король, и что делается сие ради подданных. Французы обычно много читают, а поскольку провинции читает всё, что приходит из Парижа, то восхваления короля внушают им почтение и уважение к нему. Вот для чего это делается, а вовсе не для короля, который этого не видит и не слышит, с тех пор как больше не посещает оперу».

Стало быть, на сей раз король ничего не знал.

Но в конце концов эти гиперболические прославления начинают вызывать тревогу. Сколь бы велико ни было усердие сикофантов[75], нельзя превозносить всё: поражения, голод, несчастья последних лет — эту суровую реальность, так мало похожую на абстрактное величие.

Заграница никогда не позволяла вводить себя в заблуждение. Но всё же там приняли за чистую монету латинские надписи на медалях и картинах, французские элегии, оды и панегирики, ежедневно с маниакальным упорством восхвалявшие Людовика, «величайшего короля в мире». Нумизматическая реклама этого царствования насчитывает 318 медалей в честь Людовика XIV, при этом 218 приравнивают его к Марсу, а 88 — к Юпитеру.

Вся Европа сочла, что он питает по отношению к ней «дурные намерения», или же сделала вид, что так считает. Враги вскоре обвинили того, кто позволял называть себя величайшим королем в мире, в стремлении к мировому господству. А абсурдность этого обвинения сделала его особенно убедительным.

На протяжении всего царствования Людовика его изображали людоедом. Служившие Вильгельму Оранскому наемные памфлетисты, главным образом из Голландии, представляли его чудовищем гордыни и жестокости, в чем им немало помогали хорошо оплачиваемые исступленные измышления его французских сикофантов.

«Величие и великолепие» — таков был официальный девиз, и ему скрупулезно и даже увлеченно следовали те, чье положение и должность позволяли это делать: архитекторы, артисты, танцовщики, писатели, музыканты, художники и скульпторы. Сам Кольбер, этот холодный счетовод, внес свою лепту и, быть может, более весомую, чем кто-либо другой.

Эти два слова фигурируют на полях его заметок и сопровождаются восклицательными знаками, которые в общем контексте вовсе не выглядят символами осуждения: «Величие и великолепие!!!» Даже проповедники, почти все, включились в общий хор; самый знаменитый из них, Боссюэ, возносил Людовику неслыханные хвалы. Нужно было дождаться смерти короля, чтобы Жан Батист Масийон[76], произнося надгробную речь, осмелился воскликнуть: «Один лишь Бог велик, братья мои, и особенно в последние мгновения, когда он призывает к себе земных владык!» Дерзость эта повергла всех в трепет. Пожалуй, только янсенисты и протестанты не поддались всеобщему опьянению и не объявили короля достойным райского блаженства.

О войне

Приступая к теме войны, под знаком которой прошло всё это царствование и которая являлась первой и неизменной заботой короля (одна война, едва закончившись, влечет за собой другую, к которой нужно готовиться), ставшей в конце концов самым важным делом в королевстве и «двигателем его экономики», нужно задаться вопросом: не лежит ли в основе этого неслыханный, доминирующий надо всем и вся эгоцентризм «короля-солнце», не является ли королевство (в стиле своего времени Людовик всегда называет его не просто королевством, а своим королевством, нужды которого, как он считает, известны ему лучше, чем кому-либо другому, и лишь он может их удовлетворить) своего рода алиби, маскировкой, скрывающей личную всепожирающую страсть, приводящую Нарцисса к полному безразличию к самому себе?

В таком случае войны[77] «короля-солнце» были если не прихотью, то, по крайней мере, развлечением, одним из тех, о которых говорит Паскаль: «Король без развлечений является несчастнейшим из людей».

Как бы то ни было, но итог этого пристрастия оказался положительным. Воинственные предприятия короля позволили королевству возвыситься во всех отношениях, за исключением евангельского. Нужно признать, что беспредельный эгоцентризм Людовика XIV сыграл положительную роль, поскольку Франция сумела им воспользоваться и слава его царствования не померкла с окончанием его правления.

Принимая во внимание его убежденность в том, что лишь он один, по самой своей сути, может знать, в чем состоит общее благо, и искренне этого блага желает, — а желание это невозможно поставить под сомнение, — следует признать, что предметом этой могучей страсти был не только он сам, но и всё королевство с его подданными. А потому лишь внешние проявления этой страсти могут делать его в глазах боязливых душ коронованным чудовищем.