Людовик IX Святой - [7]

Первое соображение касается качества и задач, стоявших перед старинными биографами Людовика; ведь почти все они, во всяком случае самые крупные, были агиографами. Они не просто имели намерение превратить его в святого короля, — нет, они хотели создать короля и святого в духе идеалов тех идеологических групп, от лица которых они выступали. Таким образом, существует Людовик Святой новых нищенствующих монашеских орденов (доминиканцев и францисканцев) и Людовик Святой бенедиктинцев королевского аббатства Сен-Дени: для первых он был прежде всего святым нищенствующим монахом, а для вторых — образцом «национального» короля. Совсем иначе трактуют образ короля литературные источники. Это преимущественно жития (Vitae) святых, написанные на латинском языке. Ведь литература Средневековья делится на жанры, подчиняющиеся правилам. Агиографический жанр, даже если эволюция понятия святости в XI веке предоставила ему чуть больше свободы, все же полнится стереотипами. Не является ли Людовик Святой наших источников всего лишь набором общих мест? Я был обязан посвятить весь центральный раздел моего исследования оценке достоверности этих источников, изучению условий производства (production) памяти о Людовике Святом в ХIII — начале XIV века, не только используя классические методы критики источников, но и более радикально — как систематическое производство памяти. Мне пришлось задать вопрос: возможно ли добраться через эти источники до Людовика Святого, которого можно было бы назвать «подлинным», подлинно историческим?

Сам характер этих житий и служил оправданием моего начинания, и таил в себе новую опасность для него. Агиографическое житие — это история, пусть даже повествование строится вокруг проявлений добродетелей и благочестия, и содержит, как правило отдельно, каталог чудес. Я мог бы, перейдя от агиографической биографии ХIII века к исторической биографии конца XIX века, верифицировать ложное противопоставление, которое не так давно пытались реанимировать, между повествовательной историей и историей «структуралистской», которую некогда называли социологической, а еще раньше — институциональной[7]. Но ведь вся история повествовательна, ибо, по определению, развиваясь во времени, в последовательности, она не может не быть связана с повествованием. Но это еще не все. Прежде всего повествование, вопреки тому, что о нем думает большинство (даже историков), не есть нечто спонтанное. Оно — результат целой серии интеллектуальных и научных операций, весь смысл которых в том, чтобы создать зримую кар тину в подтверждение реальности. Оно заключает в себе интерпретацию, а это, в свою очередь, таит в себе серьезную опасность. Ж.-К. Пассерон предупреждал об опасности, которую представляет «любому намерению создать биографию чрезмерное усердие придать ей органический смысл и логичность». Так называемая «биографическая утопия» не только таит опасность внушить, что в исторической биографии «все исполнено смысла» без разбора и критики; быть может, еще большая опасность таится в создании иллюзии того, что она аутентично воссоздает жизнь. Ведь жизнь, а тем более жизнь персонажа, облеченного властью, как в политической, так и в символической реальности, жизнь короля, да притом еще святого, может быть неверно истолкована как предопределенная его функцией и в конечном счете — его совершенством. Не прибавим ли мы к моделям, вдохновлявшим агиографов, еще одну, порожденную исторической риторикой, которую Д. Леви определил как единство «упорядоченной хронологии, цельной и сложившейся личности, действий не по инерции и решений без колебаний»?

Я всячески старался уйти от надуманной логики этой «биографической иллюзии», отвергнутой II. Бурдье. В условиях ХIII века Людовик Святой не шел навстречу своей судьбе святого короля неуклонно, согласно моделям, господствовавшим в его время. Он строил себя и свою эпоху в той же мере, как она строила его. И этот процесс состоял из случайностей, сомнений и выбора. Напрасное желание — представить себе биографию (да и любое историческое явление) иначе, чем через известный нам процесс ее развития. История не ведает сослагательного наклонения. Но надо сознавать, что во многих случаях Людовик Святой, пусть даже сам он полагал, что историей движет Провидение, мог бы действовать иначе. У христианина есть множество способов отреагировать на вызовы Провидения, всецело ему повинуясь. Я попытался показать, что Людовик все больше отваживался принимать одно за другим неожиданные решения. И я то и дело обрываю путеводную нить его биографии и пытаюсь заниматься проблемами, встававшими перед ним на разных этапах его жизни. Попробовал я выявить и трудности, ожидающие историка, задумавшего восстановить эти жизненные моменты. Королевский дуэт, уникальный в истории Франции, который король долгое время являл вместе с матерью, Бланкой Кастильской, не позволяет историку датировать «приход к власти Людовика IX», как это делается в случае Людовика XIV[8]. Получив известие о монгольском нашествии на Центральную Европу, тяжело заболев и оказавшись на грани смерти, выйдя на свободу из мусульманского плена в Египте, возвратившись через шесть лет пребывания в Святой земле в родное королевство, Людовик должен был осуществлять выбор. Он должен был принимать решения, которые в их непредсказуемости создавали персонаж, ставший в конце концов Людовиком Святым. А ведь я упомянул далеко не все важные события, потребовавшие от него решений, чреватых последствиями. Именно в будничности отправления своей королевской функции и в созидании, незримом, неосознанном и полном сомнений созидании своей святости, существование Людовика Святого становится жизнью, которую может попытаться описать биограф.