Людмила Гурченко. Я – Актриса! - [5]
Людмила Марковна, когда вспоминала об отце, всегда старалась передать его неповторимый говор, полный местечковых, сочных украинизмов, появившихся в его речи в годы проживания на территории Украины. Не только в теле– и радиоинтервью, но и на страницах своих книг артистичная дочь передавала странные словечки из простонародного лексикона отца:
– Я теперь иногда думаю, а правильно ли мне с раннего детства внушал мой папа: «Усё людя-ам, людя-ам, ничегенька себе»? «Артист выйшов на сцену, вдарив у зал. И люди усе завлыбалися, заплакали, притулилися ближий друг до друга и разомлявилися. Не, дочурка, главное ето люди. Усе людя-ам».
В другой раз она вспоминала:
– Такой же снег шел в родном Харькове под Новый год. Впереди папа с баяном, и рядом мы с мамой. Идем на праздник. Идем нести «радысть усем людя-ам». «Ето ж люди, дочурка, они нас з Лёлюю ждуть».
Несмотря на такую любовь к просторечью, Марк Гаврилович Гурченко владел чистым русским языком и при случае даже употреблял характерный московский говор. Это часто сбивало с толку его собеседников. Ведь далеко не все знали, что он родился в Смоленской области, в русской глубинке. А пройдя столько испытаний, постоянно пребывая среди простого народа, и сам хотел оставаться самым простым и малозаметным. Возможно, именно так, совершенно неосознанно, он просто мимикрировал под советскую – новую народную власть? Как знать… Вот ведь и его любимая дочь Люся как-то признается:
– С детства я страдала тайно, что папа так неграмотно говорил. Был даже в моей жизни позорный период, когда я его стеснялась. Правда, это длилось недолго. Как мне теперь стыдно за тот период!
Малышка Люся с отцом.
Да, его говор мог вызывать улыбки и насмешки, но житейская мудрость помогала близким сосуществовать:
– Мама никогда не копировала папу. Он мог обидеться и заплакать.
Так, значит, он жил органично в своем простонародном мироощущении…
Марк Гаврилович родился в деревне Дунаевщина Рославльского района Смоленской области. Мальчик появился на свет 23 апреля, в день святого Марка – вот и получил от родителей имя своего небесного покровителя. Родился Марк в 1898 году, а всем всегда говорил, что в 1899-м. Объясняя свой «каприз» тем, что те, кто родился в 1898 году, служили в царской армии, а кто младше – уже не попали под последний призыв. А так как он не служил, то, значит, и родился в 1899 году.
Деревенская жизнь у мальчишки была нелегкой, с девяти лет он уже работал – пас помещичьих лошадей. А тут еще и отец его был самодуром – бил смертным боем, перепадало не только ему, но другим детям их семьи, и матери. Однажды, когда паренек решил дать сдачи, грозный отец схватил ружье и чуть не пристрелил сына. К счастью, ружье дало осечку. Как ни странно, но Марк на отца зла не держал – ни в детстве, ни став взрослым.
Его юность припала на годы Первой мировой, на большевистскую революцию и Гражданскую войну, в которой ему самому довелось участвовать. После этих бурных событий Марк уехал в Кривой Рог работать на шахтах забойщиком, а в 1932 году очутился в Харькове. На память от шахт остались ему на всю жизнь сухой кашель да «неубиваемая» грыжа, которую он ежедневно сдавливал плотных корсажем.
В Харьков молодой человек попал по направлению – в те годы многих способных рабочих отправляли получать образование, а он был известен как музыкант – сам освоил гармонь и баян, играл на всех праздниках. Но профессионального музыканта из него не вышло, Марк Гаврилович признавал, что «не по его образованию был этот институт – два года он «вгрызался» в науку, пытался понять теорию, гармонию, а заодно и политэкономию, без которой в то время ни одна специальность не обходилась – и все, терпение его иссякло».
Вот как колоритно о том периоде «интеллигентства» рассказывал сам виновник:
«А дальший – у тридцать втором году – меня высунули в «интеллигенцию»… Тада много способных хлопцев послали на высшее образование. Меня у Харькивский муздраминститут. Он тада вокурат стояв на Бурсацким спуски. Выдержав я етый институт усего два года. Вот где, братва, испытав я исключительный позор и голод… А голод у етых 32-33 году был ужас какой, та што там, мамыньки родныи… Ну, образование у меня што? – четыре класса поповський школы, ну, немнога техникума у Кривом Рагу. А тут тебе и политэкономия, и «Капитал» Маркса… Куда мне усё ета…
– Да-а, вволю тогда надо мной посмеялися городские хлопцы. За что, правда, неоднократно были христосованы мною, пока усе не попритихли… Та я и сам чую – ну куда мне за ими, отстаю. Да я ноты одни полгода вчил. А там и теория, и гармония… Выйду до доски – лицом стану, путаюся, усе смеются; спиною стану – усе штаны у латках, смеются. На мне усе трусится, еле здержуюсь… Стипендия гроши, кишки трищать, одеть нема чего… Хоть караул кричи… Да-а…
…И тут вокурат устроился я ув одной школи детям на переменках играть. У раз – десять рублей! А?? Ага! – вижу дело пошло чуковней»[5].
А вскоре он познакомился с утонченной девицей, о которой еще несколько лет назад бы точно знал: не своего круга, и доступа к ней нет. Но годы революции изменили общество, да и девица жила не в полатях, и училась не в Институте благородных девиц. А вскоре и то советское учебное заведение, где училась Елена, ей пришлось оставить, ведь она встретила серьезного мужчину, прошедшего горнило войны, влюбилась и забеременела.
