Людмила - [307]

— А вы?

Марина смутилась.

— Пойду заниматься тем самым делом: упаковываться.

— Хорошо, — сказал я. — С остальным я постараюсь управиться сам. Только вот что: скажите мне номера палат Вишнякова, Тетерина, Торопова, кого там еще... Кто здесь?

Марина достала из кармана халата блокнот, написала в нем несколько цифр, отдала мне вырванный из блокнота листок.

— Ну, ни пуха, ни пера, — сказала Марина.

— Да нет, — сказал я. Покачал головой, — С Богом.

— С Богом, — сказала Марина и вышла.

Простучали по коридору ее тоненькие каблучки.

Овальное, небьющееся, видимо, из какого-то металлопластика зеркальце было на внутренней стороне дверцы шкафа — специально для шизиков, — однако свое лицо я в нем смог разглядеть, если бы не мешала борода. Никогда прежде не видел себя с бородой — сейчас подумал, что ничего, мог бы носить. Правда, она была немного темнее, чем волосы на висках. Бритва, помазок, мыло — все это тоже было на полочке на дверце. Я подумал: «сколько же времени я не брился?» Сейчас мне долго пришлось управляться с этой непривычно жесткой порослью. Мой светло-серый костюм был в порядке, однако, когда я снял с плечиков свой пиджак, он оказался подозрительно тяжелым. Сунув руку в один из боковых карманов, я обнаружил там пару холодных стальных наручников. Я расхохотался: так вот что входит теперь в современный туалет джентльмена.

Бритье, хоть я за последнее время и отвык от него, не заняло у меня много времени, только, на прощанье посмотрев на себя в «безопасное» зеркало, я увидел, что мой подбородок, пожалуй, светлее всего остального. Я вышел.

Я не старался идти особенно тихо — крадущиеся шаги привлекают внимание, — но и не грохотал, потому что знал, что в этом заведении некому особенно грохотать в коридорах. Место было знакомое, и я знал, где что находится, но прежде я бывал здесь только днем, и сейчас в этом слабо освещенном дугообразном коридоре почувствовал то особенное состояние легкости и одиночества, которое обычно наступает у человека после того, как у него спадет температура.

Узкая полоска света сочилась из-под двери палаты двадцать шесть. Я подошел и стал у двери. Некоторое время так постоял, пока оттуда не донеслось покряхтывание, скрип кроватных пружин: несчастный Тимашук бодрствовал в ожидании убийц. Я легонько коснулся плечом двери: совсем чуть-чуть, только так, чтобы тому, кто находился внутри, это можно было услышать. Настала полная тишина, потом до меня донеслись слабо различимые звуки: шуршание, напряженное дыхание по ту сторону.

— Кто ты? — через минуту шепотом спросил он из-за двери.

— Твой сосед Тараманов, — так же шепотом ответил я.

— Чего ты хочешь, Тараманов? — раздалось оттуда.

— Не догадываешься? — это было жестоко, но выбор был не велик.

— Что угодно, — умоляюще зашептал он, — только не это.

— Значит, понял?

— Что угодно, только не «циклон Б».

— Поздно, — прошептал я.

— Откажусь от всех показаний, только не это.

— Раньше надо было думать, — безжалостно сказал я, — сейчас начинаю пускать. Слышишь?

Уходя по дуге коридора, я слышал, как его растерянное бормотание постепенно переходит в крик. Я был сам себе противен. До тошноты.

Я открыл одну из дверей, пересек пустой, сохранявший только дырки от крюков на стенах конференц-зал и вышел на другую его сторону к чугунной узорчатой площадке. Поднявшись на несколько ступенек, стал ждать, пока подо мной, грохоча тяжелыми шнурованными сапожищами, не промчится охранник. Дождавшись, я спустился назад и побежал к выходу, пытаясь в тусклом свете коридора разобрать написанные на листке фамилии и номера.

У меня был какой-то запас времени, но некоторые палаты оказались наверху. Как я и предполагал, палаты Торопова и Тетерина оказались именно там, но я начал не с них: мне нужно было выставить заслон на случай возвращающегося «Гориллы». Мне повезло: первым, на кого я наткнулся, открыв палату № 13 во втором этаже, был мой красавец. Герцог Оранский с портрета Ван Дэйка в одной туфле валялся на диване с какой-то книжкой в руке, и я сразу увидел, что обстановка в его палате сильно отличалась от скудной обстановки Тимашука, да и от моей тоже. Помимо дивана, который заменял ему больничную койку, в комнате был массивный стол красного дерева, два удобных кресла (одно, вероятно, для доктора во время его визитов) и у одного из зарешеченных окон (повернутое к нему) стояло пианино — возможно, доктор надеялся, что инструмент у его изысканного пациента пробудит в нем однажды творческий дух, — мольберта, красок, кистей или чего-нибудь еще, относящегося к живописи в палате не было: в этом доктор тоже, наверное, не хотел быть слишком настойчив, — ну что ж, у каждого свой метод.

— Ха! — воскликнул художник, вставая и пытаясь найти босой ногой вторую туфлю. — Как я понимаю, продолжение беседы. На этот раз, — сказал он, разводя руками, — окна предусмотрительно забраны решетками. Или, напротив, это я переоценил тогда свои возможности, и ко мне прислали одного из местных костоломов, чтобы вбить в меня вдохновение? — он усмехнулся.

— Метод себя не оправдал, — сказал я. — Ваша сестра прислала забрать вас назад, но добираться будете сами. И поторопитесь, — сказал я, — даже если придется ехать в пижаме. Впрочем, — я подумал, — может быть, у вас здесь есть свое платье.