Людмила Целиковская - [58]

Четыре месяца спустя все тот же президиум Художественного актива получил послание Л. Русланова: «Обращаюсь с просьбой вызвать Е. Г. Алексееву и как-нибудь воздействовать на нее, т. к. ее поведение переходит границы дозволенного. Вчера вечером она обратилась ко мне в саду нашего дома по поводу ее долга, который она не платит уже около года, и, будучи не права по существу дела, позволила себе в присутствии целого ряда посторонних людей и служащих нашего дома и прислуг целый ряд грубых криков и ругательств по моему адресу».

Но это были, так сказать, будничные бытовые ссоры, без труда гасимые всевластной театральной администрацией. Хуже, когда обвинения имели «идеологический характер». Так, например, проработавший в Вахтанговском театре двадцать два года Михаил Сидоркин, переходя в 1949 году в другой театр, решил напоследок громко хлопнуть дверью. Он обвинил своих бывших коллег чуть ли не в антисоветизме, указав на преобладание в Вахтанговском театре «элементов развлекательности и легкомысленности (танцы, песенки, музыка), не всегда раскрывающих основную идею спектакля, но часто затушевывающих ее». В подтверждение своих слов Сидоркин приводит водевиль «Мадемуазель Нитуш», где в главной роли выступала Целиковская, «сохраняемый несмотря на суровую критику советской общественности». Сидоркин требует перестроить работу театра, который он покинул, «опираясь на руководящие указания партии большевиков и великое учение Ленина – Сталина».

Но все это, как говорится, цветочки. Ягодки начались в 1957 году, когда в Вахтанговском театре разразился крупномасштабный скандал, отзвук которого не угасает до сих пор. Ректор Щукинского училища Б. Е. Захава в мае 1957 года отослал заведующему отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС Шепилову следующее письмо:

«Считаю своим долгом довести до Вашего сведения о крайнем неблагополучии в коллективе театра им. Вахтангова.

Случилось так, что к настоящему времени фактическое руководство театром захватила в свои руки небольшая группа работников театра во главе с заместителем директора по административно-финансовой части И. И. Спектором. Опираясь на родственные и личные связи, действуя при помощи лести и угождений, эта группа подчинила своему неограниченному влиянию наших недостаточно стойких официальных руководителей – директора А. Л. Абрикосова и главного режиссера Р. Н. Симонова.

Для спектаклей, которые ставят Р. Н. и Е. Р. Симоновы и А. И. Ремизова, особенно для тех, в которых занята Ю. Борисова, предоставляется решительно все – и необходимый актерский состав, и материальные средства, и оптимальные сроки, и сцена, и мастерские, и всяческая реклама. Другие же, наоборот, тормозятся, отодвигаются, задвигаются, преждевременно снимаются с репертуара…»

Обиженный невниманием администрации театра к своим постановкам, Захава обвиняет творческий коллектив в грехах, за которые несколько лет назад можно было загреметь в тюрьму: «Увлечение абстрактным «общечеловеческим» гуманизмом, снисходительным отношением к порокам буржуазного общества – отношением, которое в конце концов оставляет открытым путь к примирению с капитализмом».

И далее в письме – доносы, доносы и еще раз доносы. О пьянстве, взятках, идеологических упущениях.

Театр залихорадило. Тут уж не до водевилей – уцелеть бы, разыгрывая «идеологически правильные» пьесы Корнейчука и Софронова.

Подобные скандалы никогда не помогают творчеству, они губят театр, лишают его возможности бороться с чиновниками, отстаивать талантливые новые постановки. Целиковская с горечью размышляла о театральных распрях, перерастающих во враждебное противостояние, и с грустью думала о сплоченном коллективе, когда зарождался Вахтанговский театр.

«Ведь было же в студии Вахтангова (в Мансуровском переулке) правило. Если студиец говорил о театре и об искусстве в чересчур повышенном тоне, с излишней показной страстью, то дежурный по студии (была и такая должность) вносил и вешал на стену комнаты дощечку с надписью: «Служенье муз не терпит суеты». И совершенно спокойно уходил, без всякого намека на укор или нравоучение».

Драма в театре Вахтангова

Если Целиковская бросалась кого-то защищать, будь то ее муж Юрий Любимов или гардеробщица в театре, друзья и недруги понимали: надвигается ураган. Буквально все знакомые Людмилы Васильевны уверяют, что у нее был мужской характер и она не прощала ни лжи, ни предательства, ни нанесенных обид. Вернее, могла простить, если обманывали ее, предавали ее, обижали ее.

Но если несправедливость коснется близких ей людей, то считай, что Целиковская уже «закусила удила» и мчится на помощь.

«Люся видит, что я грущу, – вспоминает Людмила Максакова, – и сразу же настораживается:

– Людмилец, что случилось?.. Если что не так, скажи – я сразу на амбразуру!»

«Людмила Васильевна была окружена всенародной заслуженной любовью, – говорил Евгений Симонов. – Когда она на гастролях выходила в гостинице на балкон, поднимался такой ор, как будто наши футболисты стали чемпионами мира. Но в театре она была очень скромным, застенчивым человеком. При этом у нее был мужской ум, мужская хватка, и она делала все, что считала нужным».