Людмила Целиковская - [44]

Потом мы встречались часто. Она приходила в наш театр на все премьеры, всегда поздравляла меня, мы часто перезванивались, делились театральными новостями. Она стала для меня добрым другом и наставником.

Людмила Васильевна участвовала во всех замыслах Юрия Петровича. Помню, как меня потрясла одна встреча. Это случилось в Риге. Там жили мои родители, и я часто приезжала к ним. Однажды иду по взморью и вдруг вижу перед собой Целиковскую. В жаркий солнечный день она была в свитере, и ее окружали рукописи. Тогда они с Федором Абрамовым и Юрием Петровичем Любимовым готовили спектакль «Деревянные кони».

– Ну, вот видите, Зиночка, – развела руками Людмила Васильевна, – я не могу даже здесь отдохнуть, я должна на пляже заниматься делами вашего театра.

– Людмила Васильевна, так это счастье! – искренне обрадовалась я.

– Счастье для вас, но не для меня, – она притворно-тяжело вздохнула, – потому что мне это трудно. Вы видите, в каком я виде?

– В замечательно необычном.

Она отличалась от всех на пляже не только изумительной красотой, но и тем, что была единственным человеком на морском берегу, который работал, когда другие отдыхали. Тут подошел Федор Абрамов.

– О! Зинаида Славина! – обрадовался он. – Какой, какой неповторимый день!

– Она будет играть вашу героиню Пелагею, – заметил подошедший вместе с Абрамовым Любимов.

– Слишком молода! Не пойдет! – воспротивился Абрамов.

– Вы не знаете ее в проявлениях, – с таинственной интонацией заступилась за меня Людмила Васильевна.

Она стала моей защитницей, добрым другом, наставником, помогавшим лучше постичь театральное искусство. Она заходила ко мне перед спектаклем, поправляла грим, прическу. В спектакле «Что делать?», например, я играла Веру Павловну и украсила себе голову беленькими пластмассовыми блестками.

– Это дешевка, Зинаида, – упрекнула меня Людмила Васильевна, – и совсем не подходит к образу Веры Павловны. Убери, пожалуйста.

Я сделала, как она велела.

– Спасибо, что ты прислушалась к совету.

Подобных советов она давала множество и всегда как бы невзначай. Я дорожила мнением этой царственной женщины, законодательницы мод своего времени.

Она никогда не кичилась своим умом и прозорливостью, снисходительно относилась к ошибкам людей, и чувствовалось в этом что-то царское. Все вокруг побаивались, как она отнесется к их поступкам и словам. Я тоже постоянно трусила, ожидая ее оценки моей игры на сцене.

– Успокойся, деточка, – подбадривала Людмила Васильевна, – работаешь хорошо. А вот здесь нужно сделать по-другому…

Часто я приходила смотреть на нее в Вахтанговский театр. Помню, она играла Аглаю в инсценировке по роману Достоевского «Идиот».

– Ну как? – спросила Людмила Васильевна после спектакля.

– Очень красивая женщина! Замечаний нет, – призналась я.

– Ну, ты мне льстишь.

– Нет, это правда. И я бы не смогла так сыграть и завидую вам.

Людмила Васильевна часто звонила мне, интересовалась событиями в нашем театре. Помню, когда она написала сценарий пушкинского спектакля «Товарищ, верь!..», то сообщила, что я буду играть Гончарову. Я испугалась оказаться на сцене в роли одной из трех исполнительниц жены Пушкина.

– Тебя пугает, что будут три актрисы играть Гончарову?

– Да, я не могу привыкнуть, что Гончарова, как человек, будет поделена на троих, и, наверное, сойду с дистанции.

– Очень зря. Ты бы играла ее Душу, а не Красоту.

Она, конечно, меня уговорила. Потом посоветовала мне присмотреться к роли королевы в «Гамлете».

Я воспринимала Целиковскую как старшую сестру, как умудренную опытом замечательную актрису. Она была неуемная, неудержимая, неожиданная. Иногда Людмила Васильевна резко и честно высказывала свое мнение, и люди обижались. Но мне не приходилось слышать от нее дерзких слов, и я всегда соглашалась с ее советами.

Ее смерть была для меня совершенно неожиданной, я настолько оказалась выбитой из колеи, что даже не присутствовала на похоронах. Она осталась в моей памяти вечно живой, яркой, цветущей. Вспоминаю эту бесподобную женщину как сказку, как добрую фею. Она явилась светлым знамением в моей судьбе. Я не знаю равных ей по красоте, по щедрости души, по радостному восприятию мира. Она умела быть непредсказуемой, ни на кого не похожей, открыто говорила о том, что ей не нравилось, и кое-кто подолгу не прощал ей этого.

Даже Юрия Петровича, перед которым все трепетали, она не боялась. В то время он для нас был кумиром, никто и слова против него не смел сказать, а она разговаривала с ним на равных, чем часто приводила его в недоумение.

Однажды она на каком-то обсуждении до того рассердилась на слова Любимова, что громко заявила:

– Юра, ты дурак.

Мы затихли, испугались.

– Ну, по-моему, это громко сказано, – поглядев на нас, решила разрядить обстановку Людмила Васильевна. – Юра, ты гений.

Я видела ее по отношению к Юрию Петровичу и другой, смиренной. Я не могла понять, что происходит. Но так распорядилось время, она наконец приняла его как личность и талантливого режиссера.

Мне кажется, что Юрий Петрович ее побаивался, побаивался ее независимых суждений, ее ума и прямолинейности.

– Нет, Юра, – говорила она, – это не пойдет, нужно по-другому.