Людишки - [58]

Когда вскоре после ареста в каморку вошел человек, который отрекомендовался как отец Макензи, и спросил, нужна ли какая-нибудь помощь, Кван попытался выяснить у него, что подвигло Дэта на такой поступок.

— Поговорите со мной, — попросил он. Отец Макензи обрадовался. Похоже, у него было не так уж много занятий на корабле, если не считать причащения пассажиров-католиков, когда у тех случались удары или сердечные приступы, нередкие при восьми- и девятиразовом питании.

Когда разговор зашел о предательстве Дэта, священник высказал осторожную догадку, которая, возможно, была верна.

— Вероятно, он агент китайского правительства, — предположил отец Макензи. — Я не утверждаю это наверняка, но такое возможно. Его могли подослать к вам с заданием: не позволить поставить Китай в неловкое положение перед всем миром.

— Но я и сейчас могу это сделать, отче. Если сразу по прибытии кто-нибудь позвонит в «Нью-Йорк таймс». Если вы…

Но нет. Макензи то ли не мог, то ли не хотел. Смелые поступки были не по его части. Он был простым маленьким человеком и не умел прыгать выше головы.

Эххххххх… эти честные люди!

Вскоре после ухода отца Макензи машина застопорилась, и дрожь утихла. «Ну вот и приплыли, — с горечью подумал Кван. — Здравствуй, свободный мир».

Но еще примерно час ничего не происходило. Кван мерил шагами свою каморку и нервничал все больше и больше. Неужели и впрямь конец? Священник сказал, что Гонконг уже требует выдачи. Гонконг, а не Китай. Красным китайцам было бы труднее выцарапать его у американских властей, но китайцы просто желтые сделают это с легкостью. Достаточно лишь предъявить какое-нибудь дутое обвинение в уголовном преступлении (никакой политики!), и американцы отправят мелкого воришку, поджигателя или шантажиста восвояси, в такую же демократическую страну, где его ждет справедливый суд.

Погружаясь все глубже в пучину уныния и горечи, Кван вышагивал по узкой полоске палубы, сучил руками, теребил пятерней свою густую жесткую шевелюру и кусал нижнюю губу. В голове роились мысли о смерти, о той собачьей смерти, которой его предадут, об унизительной смерти от пули… После всего, что ему довелось пережить!

Услышав лязг отпираемой двери, Кван остановился. В каморку вошли все те же три бесстрастных и безучастных типа кавказской наружности. Их лица были лишены всякого выражения.

— Конвой прибыл, — сообщил один из них. — Пора отправляться.

Байковая сумка Квана валялась на койке. Кван взял ее и сказал этим троим:

— Знаете, вы на мгновение прикоснулись к совести человечества.

— Правда? — безразличным тоном отозвался один из офицеров. Потом оглядел каморку и спросил: — Вы тут ничего не забыли?

— Беда в том, — ответил Кван, — что у человечества не так уж много совести.

И последовал за своими конвоирами.

Аннаниил

Что же творится? Я о Сьюзан Кэрриган. Она мне больше не нужна, но тем не менее я с ней. Я попытался разобраться в своих поступках, в причинах, побуждающих меня продолжать встречаться со Сьюзан, хотя предназначение свое она уже исполнила. И пришел вот к какому выводу: похоже, меня привлекает в Сьюзан ее безвредность.

Разумеется, я знаю о людях, которые рычат и кусаются, о людях, чьи жалкие подлые драки и войны и привели в конце концов к тому, что я получил свое нынешнее задание. Таких людей я знаю очень хорошо, вот почему Сьюзан все больше удивляет меня. Увидев людей своими глазами, я понял, почему Ему так надоели эти существа, но лишь по прошествии какого-то времени, когда я поближе познакомился с девушкой, мне стали ясны причины, по которым Он вообще создал их.

Разумеется, это ничего не меняет: Его воля все равно будет исполнена. Но, думается, пока люди еще существуют, мне следует составить более ясное представление о них, понаблюдать их и в худших, и в лучших проявлениях. В самом начале я плохо знал и плохо понимал людей. И вот благодаря Сьюзан увидел то, чего никак не ожидал.

Мы встречаемся три-четыре раза в неделю, ходим в кино, театры, обедаем вместе. Несколько вечеров я провел у нее дома, смотрел довольно занятные телепередачи. Сьюзан уже не предубеждена против меня, и я мог бы перевести наши отношения в иную, более греховную плоскость, но не сделал этого. (Строго говоря, я не читаю ее мысли, но умею определять общее направление их течения и уровень ее чувственности. И я уверен, что она вполне может принять мои ухаживания.) Мой опыт плотской близости ограничивается свиданием с Пэми — противным и чудовищным, но отнюдь не коротким. Человеческая любовь — именно та область, в которой реальность соприкасается с поверьями, в которой телесные и чувственные начала сообщают друг другу смысл и содержание. И вполне возможно, что мне лучше не расширять уже приобретенных познаний.

Общество Сьюзан мне приятно. Ее суждения, ее отклик на события столь схожи с моими собственными, что порой она разительно напоминает мне ангела. Разумеется, Сьюзан — не ангел. Она — человек, и, значит, я могу проводить с ней лишь ничтожно мало времени (даже меньше, чем проводил бы при обычных обстоятельствах). И все-таки я рад этим встречам, как бы скоротечны они ни были.