Людишки - [54]

— Это так ужасно. И ничего не меняется, ему только становится хуже. Каждый раз, приезжая на выходные, я замечаю это. Но где же предел этому ухудшению? Он все худеет, хиреет, чахнет. Но он… — Сьюзан тряхнула головой, оторвала от руля затекшие руки и вяло взмахнула ими, давая понять, что она в отчаянии.

— Но он все не умирает, — закончил за нее Энди Харбинджер.

— О Боже… — Сьюзан еще ни с кем не говорила на эту тему, даже с самой собой. Может, ей как раз и нужен был совсем чужой человек, такой, с которым она никак не связана, не имеет общего прошлого, общих знаний, мнений, опыта.

— Я не хочу, чтобы он умирал, — сказала она. В горле саднило, как при тяжелом гриппе. — Это правда. Если б только он мог жить вечно, если б мог… Ну, не вечно, вечно никто не живет, но вы понимаете, что я имею в виду.

— Если бы ему был отмерен нормальный людской век.

— Да. Нормальный. Чтобы я могла… — Сьюзан было трудно даже додумать эту мысль до конца, а уж выразить ее — тем паче.

Но Энди Харбинджер и так знал, что у нее на уме.

— Чтобы вы могли решить, проведете этот век с ним или нет, — мягко сказал он.

— Наверное. — Сьюзан вздохнула. Горло горело огнем. — Но только чтобы все было как у людей, чтобы развивалось само собой, чтобы не было этой китайской пытки водой. Я не хочу винить Григория, а сама виню и ничего не могу с собой поделать. А потом сама себе делаюсь противной и не хочу даже приезжать сюда, не хочу опять переживать все это. Но потом говорю себе: «Уже недолго осталось». И чувствую удовлетворение!

— Истина заключается в том, что ему действительно осталось недолго, — сказал Энди. — И не имеет значения, что вы будете чувствовать, как поступите, станете ли считать себя виноватой. Ничто не имеет значения.

— От этого не легче, — отчеканила Сьюзан, вновь ощутив его черствость. — Не легче, потому что я не могу просто пожать плечами и на все наплевать, как будто я сижу за рулем одной из этих машин и вдруг происходит авария, а я еду себе мимо, потому что не знаю никого из пострадавших.

— Конечно, не можете, — согласился Энди. — Но не можете и брать на себя ответственность за чужие судьбы и неурядицы. Всем нам хочется, чтобы жизнь была одной сплошной лепотой, но так не бывает. По крайней мере не всегда. Порой приходится и дерьмеца хлебнуть.

— Простите?

Энди на миг смутился.

— Иногда приходится хлебнуть и горюшка, — поправился он и пояснил свою мысль: — Жизнь — не только удовольствие.

— Но ведь… — Сьюзан насупила брови. — Вы выразились несколько иначе.

— Ой, да какая разница? — воскликнул Энди, начиная сердиться. — Вам хочется, чтобы ваши нынешние беды кончились, и это желание вполне естественно, вот что главное. Оно вовсе не означает, что вы предаете Григория или охладели к нему. Умом вы это понимаете, но сердце не желает прислушаться к голосу разума.

Она невольно улыбнулась этой фразеологии и наконец повернулась к Энди. Ее глаза наполнились слезами, но пока Сьюзан могла сдерживать их. Она заморгала и сказала:

— Сердце никогда не прислушивается к голове, на то оно и сердце.

— Значит, нам остается лишь держаться молодцом, правильно? — Энди тепло улыбнулся ей. — И попытаться думать не только о Григории.

— Да, доктор.

— И не чувствовать себя виноватыми, если получится.

— Это самое трудное, — сказала Сьюзан.

— Я знаю. — Энди поерзал на сиденье, явно выказывая готовность перейти к обсуждению других тем, и спросил: — Вам известно, что итальянская кухня — лучшее лекарство для человека в расстроенных чувствах?

Сьюзан невольно рассмеялась.

— Вообще-то известно. Просто чудо, что я еще не тяну на восемьсот фунтов.

— Я знаю одно шикарное местечко в Виллидж, — сказал Энди. — Позвольте пригласить вас туда.

— О, я в растерянности. Наверное, не стоит. Я не ходила на…

— На свидания? — Энди улыбнулся. — Но это обед, а не свидание. Поверьте, Сьюзан, я не намерен соперничать с трагическим героем.

Аннаниил

Вот же дурь. Вот же дурь! «Лепота», «дерьмецо». «Лепота» уже лет триста как превратилась в «красоту». Вообще это древнерусское слово. Я был слишком поглощен мыслями о своем сокровище, об этом моем Иудушке, вот и забыл на миг, где нахожусь. И в каком времени. Отсюда и оговорка. Дело в том, что течение времени я воспринимаю не так, как люди. И в этом словце для меня заключен свой смысл, сладкий, пасторальный. Тем не менее негоже щеголять своими познаниями. Оговорка повергла меня в растерянность. А еще это «дерьмецо». Я замечаю, что общение с людьми делает меня все больше похожим на них.

Оговорка, конечно, была пустячная, и Сьюзан быстро забыла о ней, а я достиг цели, которую поставил перед собой, затевая эту беседу. Извлек на свет Божий хитрый клубок ее чувств к Григорию Басманову, и теперь она может разобраться в них, свыкнуться с тем, что они ведут в тупик, и в конце концов отрешиться от этих чувств, а потом и отдалиться от Григория. Ибо как я смогу довести Григория до нужной степени отчаяния, если Сьюзан будет любить его?

Вот в чем все дело.

Мы ехали в город, и я малу-помалу вводил нашу беседу в более мелкое, безопасное русло, зная, что Сьюзан еще успеет нырнуть в бездну, когда останется одна. По моему совету мы отобедали в итальянском ресторане, а поскольку выдался на редкость красивый осенний вечер, немного побродили по улицам, и наконец я проводил Сьюзан до ее многоквартирного дома. Я даже не попытался поцеловать девушку на сон грядущий, зато пригласил ее в кино. Сьюзан заколебалась, но я вновь заверил ее, что предлагаю (и прошу) только дружбу, и в конце концов она согласилась встретиться со мной следующим вечером.