Людишки - [43]

И я остановил время.

Все вокруг замерло. Материя Вселенной застыла, обратившись в бесчувственный, неподвижный камень. Ток перестал идти по проводам, остановились все процессы разложения и распада материи. Все было обездвижено, и ничто не шевелилось. Во всем этом громадном безмолвном пространстве, плоском и мертвом, лишенном даже эха, только демон и я продолжали двигаться, мыслить, действовать и бороться в неподвижном самолете, подвешенном в неподвижном воздухе над неподвижной землей.

Простертая длань указала на меня, и мой организм тотчас наполнился микробами проказы, зрачки покрылись катарактами, а горло — саднящими язвами. Изо рта посыпались жабы. Органы чувств расстроились, в мыслях наступил разброд, я ощутил всю боль и все страдания мира; демон наслал их на меня, он взял меня «за грудки» и принялся ломать, изничтожая мою силу, вынуждая отказаться от моих намерений и уйти в глухую защиту: он хотел во что бы то ни стало довести свое дело до конца.

Я вступил в борьбу. Я отразил все удары. Я убивал, жег, очищался от скверны с той же быстротой и ловкостью, с какой эта тварь норовила измарать меня. Наконец я понял, что натиск выдохся, и полностью очистился. Я взглянул на демона. На сей раз — своими НАСТОЯЩИМИ глазами.

И его присвоенная телесная оболочка тотчас превратилась в уголья. В горстку пепла. А пепел — в молекулы, которые рассеялись в воздухе. Наконец не остались ничего, только маленькая, жужжащая, злобная муха — эдакая черная крапинка, пятнышко, комочек грязи, который метался туда-сюда перед моим лицом и негодующе верещал. Я хотел уничтожить и это потустороннее явление, но оно бросилось наутек в отсек второго класса, а я почувствовал, что данная мне мощь уже почти исчерпана. Надо было вернуть все на круги своя.

Я вновь воссоздал телесную оболочку, которой пользовался демон (или, во всяком случае, сделал нечто весьма похожее), и вселился в нее. Свое использованное тело я осторожно опустил в кресло и дал ему указания, что делать, чтобы продержаться до моего возвращения.

После чего опять запустил вселенские часы.

Женщина смотрела на мое прежнее «я», словно искала поддержки и помощи. Она смущенно хлопала глазами, поскольку, несомненно, заметила, что тело мое приподнялось, утратило четкость очертаний, а потом вдруг вернулось на свое место. Но, разумеется, сочла это обманом зрения, следствием охватившего ее ужаса или проявлением терзавшего ее недуга. А потом она отвела глаза от моего прежнего «я» и взглянула на новое, боясь исполнить мой приказ и страшась ослушаться меня.

— Не волнуйтесь, — сказал я ей. Мой нынешний голос звучал более гортанно, а телесная оболочка была не так удобна, как предыдущая. Я почти с завистью взглянул на покинутое мной более просторное тело и велел ему: — Садись.

Тело село. Лицо хранило суровое выражение, в движениях сквозила едва заметная нечеткость, эдакая легкая неуклюжесть.

— Ждите здесь, оба, — распорядился я, угрожающе взмахнув автоматом. — Я скоро приду, тогда и решим, кого вы должны слушаться.

Я повернулся и зашагал в носовой отсек, чтобы разобраться с остальными угонщиками, своими «соучастниками». Они — люди, и расправиться с ними не составит труда.

13

Пэми смотрела вслед террористу, пока он не скрылся за переборкой. Что же случилось? Зрение девушки на миг утратило остроту, желудок и кишечник поменялись местами и отделились друг от друга. Во рту было сухо, как в пустыне, где она росла, руки и ноги тряслись, и Пэми не могла унять дрожь.

Но ведь он не забрал ее с собой. Белокурый сосед встал и заговорил с террористом, заспорил с ним, заявил, что готов занять место Пэми и стать заложником. А террорист, разумеется, начал огрызаться, перечить и, конечно, отмахнулся от предложения. А потом повернулся и ушел.

Пэми испытывала благоговейный страх и чувство облегчения. Она искоса посмотрела на своего спасителя. Вид у него по-прежнему был суровый и мрачный. Он сидел, положив крупные расслабленные руки на подлокотники, крепко упираясь ногами в пол, и смотрел вперед, в ту сторону, куда направился террорист.

— Он вернется? — шепотом спросила Пэми.

— Давайте просто подождем, — ответил он деревянным голосом. Да и сидел он тоже как деревянный, глядя прямо перед собой и все своей позой выражая напряжение. — Не надо двигаться и привлекать к себе внимание.

— Ах да, конечно.

Пэми все-таки отважилась протянуть руку и на миг коснуться тыльной стороны ладони соседа. Она оказалась на удивление холодной. Должно быть, ему стоило слишком больших усилий встать и дать отпор вооруженному террористу.

Пэми впервые встретила мужчину, к которому имела основания испытывать благодарность. Это чувство повергло ее в смятение; она просто не знала, что значит быть обязанной. Она была не в силах отплатить ему, ничего не могла ему дать или сделать для него. Разве что наградить «тощаком» — вот уж будет благодарность так благодарность. По ее сморщенному, искаженному, замкнутому личику пробежала тень улыбки, и Пэми отвернулась. Справа от нее маленький человечек в тюрбане съежился, зажмурил глаза и перебирал дрожащими пальцами деревянные четки. Его пухлые губы беззвучно шевелились. Должно быть, какой-то священнослужитель.