Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [153]

Итак, на данном этапе, мы, подсоветские монархисты по «эту» и по «ту» сторону железного занавеса, прежде всего революционеры, даже более того – самые «крайние» революционеры, ибо стремимся и ищем более полную антитезу существующему и господствующему в России тезису социалистического тоталитаризма (сталинизму), отвергая компромиссные формы марксизма (меньшевизм, «народную» демократию, отрыжку эсэровщины и проч.).

Опыт прошлого показывает нам, что революции разжигаются по этапам: 1) нарастание революционных настроений; 2) борьба оружием; 3) разрушение предшествующего строя и 4) утверждение последующего строя, причем переход от третьего к четвертому этапу необычайно благоприятен для возникновения диктатур, которые обычно и проявляют себя в этом периоде.

Многие признаки говорят нам о несомненном наличии в России первого этапа революции – подъема протеста существующему строю. Таковы пораженчество 1941–1942 гг., возникновение РОА и РОД, невозвращенчество при репатриации, «новая» эмиграция, рецидив колхозного саботажа и др. Они негативно подтверждаются усилением террора, гонением на «космополитов», укрупнением колхозов и другими репрессиями Политбюро. Молекулярная теория солидаристов на этом этапе революции содержит значительную долю правды: ячейки-молекулы протеста несомненно возникают и множатся сейчас в СССР.

Но размножение этих молекул само по себе еще не может перевести революцию на ее второй этап. Разобщенные», не организованные атомы не могут дать мощного взрыва, и возможные локальные вспышки будут неминуемо затушены. Детонатор извне необходим, и им может стать только война». Думается, что лучше всех понимает это Сталин, в силу чего и ведет борьбу с миром свободы всеми путями, кроме прямого удара, избегая его даже при максимально выгодной для него ситуации, какая была в Европе до 1950 г.

Не будем гадать на кофейной гуще, предрешая характер этого второго периода (борьбы оружием) и его финала (падение большевизма). Ограничимся лишь мрачной, но трезвой мыслью о том, что он неминуемо связан со многими тяжелыми для народов России переживаниями. Бескровных революций не бывает. Знаем это по личному опыту и возложим надежды на Господа Бога.

Третий период (разрушение, лишенного своего центра советского строя) неминуемо связан с хаотическими сдвигами масс, центробежными порывами окраин, борьбою народившихся партий и попытками к установлению диктатуры. Этих последних можно ожидать со стороны высшего командования армией и со стороны тех партий, которые вовлекут в себя административную часть советской интеллигенции, благоденствие которой подлинная политическая свобода ставит под угрозу. «Правящий слой» солидаристов станет яркой приманкой для паразитарно гипертрофированного советско-социалистического чиновничества.

Только по прохождении этих этапов может наступить завершительный, выявляющий во всей полноте национальное лицо антисоветской, антисоциалистической российской революции, – этап утверждения нового порядка, надклассовой, надпартийной, надплеменной, надсословной Народной Монархии, в основу которой лягут сознание российского надплеменного единства и приоритет общественной совести над личным и партийным эгоизмом.

Имеем ли мы теперь, в данный момент, реальные, фактические предпосылки для возможности предположить утверждение двух этих начал? Мне хочется, как и в предыдущих письмах, избегнуть шаткой опоры на эмоции, традиции и проч. невесомые элементы исторического процесса. Но вот факты. Недавно г. Токаев («Соц. Вестник», № 2) привел слова маршала Жукова, свидетельствующие, что в Сталинградской битве участвовало 70 % нерусских россиян, а под Берлином их было 50 %. Что могло спаять этот разноплеменный конгломерат татар, грузин, якутов, узбеков и проч. в единый боевой монолит, без чего победа была бы невозможна, как это было в 1941–1942 гг.? Этой спайке могло послужить основой только осознание себя не якутом, не узбеком, не русским даже, но россиянином, так же, как на Куликовом поле ратники суздальские, муромские, московские, белозерские осознали себя русскими. Базой для этого надплеменного российского патриотизма послужил весь период равенства в страдании, равенства в нищете, общности в подавленном протесте, проявлявшемся и в мозгу якута и в сознании рязанского колхозника; из безличного подсоветского раба вырастал патриот-россиянин.

Еще более яркими показателями того же надплеменного всероссийского патриотизма были устремления представителей различных народов – грузинского, армянского, горцев, среднеазиатских к созданию в годы немецкой оккупации общероссийских антикоммунистических формирований.

Ну, а совесть? Видим ли мы показатели ее пробуждения? Где? В ком?

Вспомните о Гузенко[183]. Что толкнуло его на страшный риск неподготовленного бегства из советского полпредства ради раскрытия атомного заговора? Прочтите внимательно очерки Г. Климова – «В советском Кремле», «Записки балтийца». Разве это не исповеди заблудшихся душ? А статистика американцев, показывающая, что 55 % «новейших» перебежчиков называют себя монархистами? Ведь ничего доброго не сулит им эта откровенность, но они не могут молчать. Откуда у них, у 20-22-летних подсоветских парней, это устремление к тому государственному строю, которого они не видели, и о котором им внушалось только отрицательное представление? А запись в армию ген. Власова в январе-феврале 1945 г., когда ее обреченность была уже очевидной? Немногие надеялись тогда на победу, но многих, очень многих побуждало к записи великое, неизменное русское стремление «пострадать»… ставшее ныне российским, А стихийная тяга к церкви, так ярко выявленная в период оккупации? Неудержимая тяга к забытому, неведомому, но ощущаемому душой, Богу?