Люди зеленого царства - [26]

— Мои сыновья и дочь живут за рекой. Наша плантация — Синна-тхоттам. Днем я хожу по округе, а на ночь возвращаюсь к храму Мариамман.

— И долго ты жил на плантации Синна-тхоттам?

— С самого рождения, сэр. Мой отец заготавливал колышки для посадок чая. Я вырос вместе с чайными кустами на плантации. Я знаю каждый куст, каждое дерево, каждый овраг.

Он сказал это с гордостью.

— Ты получаешь пенсию, наверное.

— Да, сэр. Наш дораи дает мне пятнадцать рупий в месяц.

— А ты не просил о прибавке?

— Просил, сэр. Но дораи сказал, что управление плантации не может дать ее.

— Неужели?

— Да, сэр. Всю жизнь я тяжко трудился на плантации. А до меня еще мой отец работал день и ночь, под жарким солнцем и в дождь. Он там и умер. Никто не отблагодарил его за эти труды, и он обычно говорил: «Благодарность белого человека — это пустой звук».

Он помолчал и затем добавил:

— О, сколько сил я отдал чайной плантации. Они сказали мне, чтобы я честно трудился, и я был честным. А когда пришла старость, они выбросили меня, как шелуху.

— А где твоя жена? Она живет на плантации Синна-тхоттам?

Лицо старика помрачнело. Он помолчал.

— Она умерла, сэр. Если б она была жива, я бы не был нищим.

— Она умерла молодой?

— Нет, сэр. Она умерла в пожилом возрасте. Она была очень хорошей женщиной, сэр, очень сердечной. За всю нашу жизнь у нас не было ни одной ссоры. Она никогда не заглядывалась на других мужчин, а я тоже не имел привычки смотреть на других женщин.

— Значит, вы были счастливой парой?

— Да, сэр.

— Вероятно, она была с тобой в родстве?

— Моя кузина, сэр. Дочь сестры моего отца. Ее звали Пунгаванам. Пунгаванам… — повторил он, закрыв глаза.

Для него это был мучительный разговор. Поэтому я переменил тему:

— Как твое имя, старик?

— Сивасвами, сэр.

— Ну, Сивасвами, а ты не собираешься уехать в Индию?

— А что у меня там, свами? И что я буду делать в чужом краю?

— Так ты будешь жить на Синна-тхоттам до конца своих дней?

— Да, сэр. Мои отец с матерью жили и умерли здесь. Я вырос и женился тоже здесь, и все мои дети родились здесь. Здесь я похоронил жену под чайными кустами. Пунгаванам лежит около участка № 7, где лежат мои отец и мать. А когда я тоже закрою глаза, мои сыновья положат меня рядом с ними. У меня ничего не осталось, ради чего стоило бы жить.

Голос Сивасвами задрожал и прервался. Мне стало грустно. Видимо, такова судьба Сивасвами и многих других. Много таких людей, как Сивасвами, бродят по дорогам. А сколько их еще будет? Да, эти мужчины и женщины рождены, чтобы трудиться.

Пора исцеления

Пришел муссон. Дождь лил без перерыва утром, днем и вечером. В воздухе носился запах мокрых листьев и сырой земли. Шум муссона всегда приводил Раджана в возбужденное состояние. Работа в течение длительного времени в отделении профсоюза надоела ему. Ее однообразие было невыносимо.

Раджан выглянул в окно. Небо пасмурное. Гигантское нагромождение облаков виднелось между горами. Мрачная картина. Раздался удар грома, и с новой силой полил дождь.

Наконец кто-то пришел к нему на прием. Голос служащего машинально что-то спросил.

— Из Нью-Вэлли, сэр, — послышался тихий ответ.

Звук этого голоса наводил на мысль о молодом возрасте его обладательницы. Раджан подумал, что ей, вероятно, не больше двадцати пяти. Голос был приятным, но в нем чувствовалась какая-то боль.

— Ты принесла письмо вашего руководителя профсоюза? — спросил клерк.

— Я не знала, что это нужно, сэр. Люди на плантации посоветовали идти в профсоюз, и я пришла.

— Нужно было принести письмо, — повторил клерк.

— Я не знала этого, — проговорила она запинаясь, — меня преследуют несчастья.

И теперь уж в этом голосе слышались мука и непреходящая тоска. Это было похоже на голос, призывающий на помощь из глубин ночи. Раджан позвал клерка:

— Пусть она войдет.

Среднего роста, закутанная с головы до ног в накидку, она вошла. Словно точеное, бледное лицо, правильной формы нос, темные, глубокие глаза, как взбаламученный омут. А в них также боль и молчаливое страдание. Раджан недоумевал. Что могло случиться с такой молодой женщиной? Вероятно, она потеряла мужа? А может быть, другая печаль?

Она пришла в проливной дождь. Вода стекала с ее накидки. Она дрожала в мокрой одежде.

— Сними свою накидку и садись, — сказал он. И вновь этот печальный взгляд.

— Я не владею правой рукой, сэр. Она обожжена.

Из складок накидки показался забинтованный обрубок. Осторожно она вытянула руку над столом. Бесформенный обрубок, завязанный белой тряпкой. «Должно быть, она осталась без пальцев», — подумал он. Из-под повязки видны были следы глубоких ран. Ледяной холод прошел по его спине. За последние годы ничто так глубоко не трогало его, как изувеченная рука этой женщины.

Дождь пошел сильнее. Ветер стонал в деревьях. Сорванные ветром листья через открытое окно залетали внутрь. Запах сырой земли и эти темные страдальческие глаза!

Раджан не хотел задерживать ее долго. Он попросил ее рассказать, что же с ней случилась. Она коротко сообщила, что ее зовут Парватхи и что она живет с овдовевшей матерью на плантации Нью-Вэлли. Три года назад она вышла замуж за Рамана с соседней плантации. Поскольку у них не было в доме мужчины — главы семьи, ее мать приняла его в дом.