Люди в концлагере - [5]

В те времена я пытался обойти проблему выбора, уйдя в частную жизнь: литературу, искусство, музыку и самоизоляцию. Но эти пути не привели меня к ответу на вопрос: «Что есть лучший человек в лучшем обществе?» Но я думал, что если углубиться в культуру, я смогу найти правильный ответ.

Казалось, что лучше всего к этому подходит философия. К ней я и обратился. Я стал изучать теорию единства противоположностей, но я не мог понять, как эта теория может применяться для понимания динамики взаимовлияний организма и его окружения, и как жизнь состоит из единства и борьбы противоположностей в поиске лучшего синтеза, но при этом не учитывается основной и непримиримый конфликт. Тогда я еще не мог принять этот факт. Будучи юношей, искавшим себя самого, я был убежден, что окружающая среда (будь это природа или общество) должна быть сориентирована под самореализацию. Но в рамках conjunctio opposito-rum — совпадения противоположностей — я еще не видел этой самореализации.

И снова я оказался перед вопросом — может ли хорошее общество само по себе или с неким усилием создавать хорошего человека, который бы затем увековечил само хорошее общество. Или же современный человек безнадежно не способен к этому в силу своей саморазрушительной природы. Если верно первое утверждение, то любой ценой, страданием многих поколений следует двигаться к созданию хорошего общества, поскольку оно автоматически будет затем порождать хороших людей. И это то, что предложил коммунизм после 1917 года. Но Советская Россия 1920-х годов показала, что не может гарантировать полной само реализации человека. Другим видом идеальной ставки стал социал-демократизм, который я принял с колебаниями и опасениями. Было очевидно, что реализация лучшего общества зависит от наличия во власти лучших людей.

И если только хороший человек может создать хорошее общество, то проблема в том, как изменить для этой цели уже существующего человека. Казалось, что из всех возможных путей влияния на людей, психоанализ лучше всего подходит для такого радикального улучшения человека. К тому времени некоторые из моих друзей становились психоаналитиками, испытав этот метод на себе — среди молодых интеллектуалов психоанализ был в моде. Личностные изменения, которые я в них наблюдал, не казались убедительными в удачности их методики для создания хорошего человека. Впрочем, скорее всего это говорит о том, что они просто сами были неспособны воспользоваться всеми плюсами психоанализа.

Перспективы психоанализа

В конце концов, я с большей надеждой обернулся к психоанализу, нежели к политическим реформам. И это было не просто разочарование в возможности создания лучшего общества, создающего независимого человека. Я занялся психоанализом еще и по личным причинам. Сперва я не думал, что психоанализ станет моей профессией. Мне было важно при его помощи глубже понять теоретические, социальные, философские и эстетические проблемы, и в своем юношеском порыве я надеялся их разрешить.

Мне потребовалось много лет интенсивного психоанализа и гораздо больше лет его практики, чтобы понять, как он может менять личность человека, живущего в конкретном обществе, и где заканчиваются границы его влияния. Чтобы понять, каковы эти пределы влияния общества на индивидуальность, мне пришлось пройти сквозь фашизм, концлагерь, иммиграцию и ассимиляцию в Новом Свете. И я долго осмыслял эти уроки жизни.

Во-первых, я понял, что если психоанализ может помочь взрослому человеку с личными проблемами, то это не значит, что он может еще и обеспечить хорошую жизнь. Чтобы не только единицы, ведущие глубокую внутреннюю борьбу, но и массы, могли этим воспользоваться, необходима реформа всей системы воспитания и образования человека и общества, учитывающая особенности всех возрастов. Но перед началом реформ нужно понять, какие педагогические методы что развивают, как они отразятся на будущей жизни ребенка, а значит и будущей жизни самого общества. В моем случае, маятник долго раскачивался между двумя предположениями (кто же «отец» человека — общество или ребенок), прежде чем я и рационально, и эмоционально принял то, что мы называем «хорошей жизнью», в нормальных условиях, это — хрупкий баланс между личными устремлениями, правильным социальными требованиями и природой человека; и что не бывает абсолютного подчинения только одному из этих моментов.

Во-вторых, я должен был изучить человеческую природу и давление на нее общества. И здесь я вышел на центральную проблему моей деятельности — применение психоанализа к социальным проблемам, и в частности к воспитанию детей.

В ходе длительного наблюдения в процессе совместного проживания с двумя аутичными детьми я осознал расхождения в теории и практике психоанализа, его возможности и необходимость усовершенствования. Для людей с сильными отклонениями недостаточно классического психоанализа для осуществления желаемых психических изменений. Более того, для достижения эффекта нужно постоянно вести жизнь, основанную на психоанализе, а не тратить на него один час. К тому я и стремился при лечении этих детей, но с ограниченным успехом. Им необходимо было полноценное человеческое общение, хорошие условия жизни и значительные цели для стремления к ним, а не просто применение психоанализа к их прошлой жизни.