Люди средневековья - [20]

Иконография, медицинские трактаты, биографии знаменитых в будущем людей изобилуют деталями, помогающими восстановить мир первых детских лет. Ребенка туго пеленали, укладывая руки вдоль тела, но порой оставляя босыми ступни. Его часто купали (порой по три раза в день), а белье меняли еще чаще. Это было целиком и полностью женским делом: мужчина был словно шокирован наготой младенца и явно воротил от него нос; однако есть изображения, как отец кормит ребенка кашицей или дает ему соску. После года он помогал ребенку ходить, используя ходунки; но манеж или ползанье на четвереньках категорически исключались: без сомнения, в первом видели образ внутриутробного заточения, а во втором — возврат к животной жизни, осужденной Богом. Данные археологии полностью подтверждают место, какое изображения того времени отвели играм: погремушкам, шарикам, восковым куклам, кукольной посуде, лошадкам, солдатикам и игрушечному деревянному оружию. Как во все века, игрушки эти отражали то, что ребенок видел вокруг себя, и я оставляю психиатрам заботу об определении, что было для него субститутом матери, в чем он противопоставлял себя миру взрослых, в чем проявлялись его ум или характер. Избранный мной угол зрения позволит мне также не рассматривать изобретенную взрослыми классификацию детских игр, которая так интересовала античных авторов, проявления психических отклонений, волновавших философов, и присутствие дьявола, о котором предостерегали проповедники. У ребенка были своя пища, одежда, имущество и собственные игры. Он не был карликом без возраста, каким его долгое время считали многие историки.

Ребенок среди своих

Вплоть до окончания infantia (детства) и начала pueritia (отрочества) ребенок занимал особое место в обществе; он не был, как полагали в XIX веке, простой уменьшенной копией взрослого, но и не представлял собой существо, в котором полностью реализуются все самобытные черты, в чем пытаются убедить многие современные «мыслители». Это было создание, находящееся на стадии ожидания, завершения, но его роль в человеческой эволюции была признана. Ребенок был соединительным звеном между посюсторонним миром, откуда он приходил и чьей печатью был отмечен, и своим человеческим будущим, каким оно представало в античной философии и в христианском учении. Поэтому ребенок был сакрален; возможно, его заключала в себе даже облатка евхаристического таинства. Его устами говорил Бог; его жесты следовало толковать как религиозные знаки; только он был хранителем воли умерших, выражая ее в своих невнятных речах. Не то чтобы следовало обмирать от восхищения перед этим полубогом, как сегодня: напротив, Церковь советовала не расспрашивать ребенка и даже не смотреть на него чересчур пристально — это ему повредит; кстати, разве порой в него не вселялся бес? Вот почему расцвел культ святых невинных младенцев, а ангелов-хранителей молили следить за его поведением. Если он провинился, его нужно было наказать, порой жестоко; если он плачет, значит, в него вселился злой дух — ребенок будет бит. Такая строгость была отнюдь не пережитком отцовского всемогущества древних времен, а формой служения Господу.

Именно в этой области взаимоотношений ребенка с семейным окружением постепенно уточняются наши нравственные суждения. Родительская суровость была не равнодушием и не пренебрежением — она имела религиозный характер. Вот почему отец и мать, в равной мере, были переполнены любовью к ребенку, выражая ее в ласках и почти боязливом внимании. Ученые попытались найти эволюцию этих отношений: с середины XIII века отец как будто стал занимать более важное положение — возможно, потому, что развитие школ мало-помалу избавляло мать от задачи давать ребенку начальное образование. Дело в том, что роли между родителями распределялись вне зависимости от обоюдной привязанности к ребенку: на отца была возложена забота просвещать его душу, объяснять ему, что такое auctoritas, особенно воля Всевышнего; мать должна была следить за его здоровьем и внушать ему элементарные понятия, обогащая его совсем юный ум. До нас дошел ряд руководств по воспитанию, рассчитанных скорее на подростков, чем на детей, причем некоторые написаны женщинами — очень редкий случай в истории средневековой литературы. Однако о них можно сказать то же, что и о многих других письменных источниках: это работы теоретические, в основном предназначенные для богатых — для князей в IX веке, для будущих клириков в XII веке, для дочерей рыцарей в XIV веке, для детей бюргеров в XV веке. К тому же на самом деле до нас дошло гораздо больше трактатов о лечении лошадей, нежели наставлений педиатров. И в той возрастной группе, о которой идет речь, реакция ребенка на поведение родителей нам совершенно неизвестна. Агиография ярко описывает некоторых «юнцов», испытывающих соблазн «убить отца», но чаще всего это чистейший вымысел выжившего из ума монаха.

Одна область, однако, заслуживает последней остановки: у ребенка почти обязательно были братья и сестры, дядья и тетки, а порой и бабушки с дедушками. Если поговорка «Брат — это друг, данный природой» представляет собой не более чем благое пожелание, которому противоречит множество примеров во все времена, то в средние века, возможно, ее воспринимали более милосердно.