Люди с чистой совестью - [191]
Может быть, только для того и свил Валентин свое хрупкое партизанское гнездо, чтобы в последний путь провожала его женщина.
А где-то у каждого из нас есть мать. Есть она и у Вали Подоляко. Вещует ли ей материнское сердце, что другая женщина провожает ее сына в последний путь?
От этой мысли сразу невесомым показалось только что прошедшее перед глазами девичье горе.
«Жена найдет себе другого…»
А ведь придется же нам, тем, которые останутся в живых, встречать матерей. Получать их письма. Они будут спрашивать: «Где мой сын?» Что мне ответить матери Вали Подоляко? Чем утешить ее материнское горе?
Да и можно ли утешить его?
Но если можно, то лишь тем, что в эту звездную ночь в далеком селе Рожковцы, где сложил свою буйную голову ее Валя, был разгромлен тринадцатый эсэсовский полк фашистов, да тем, что бойцы, которые были под командованием ее сына, уничтожили свыше сотни машин, полтысячи фашистов остались там навеки.
Батальоны прошли. Колонна втянулась в лесок. Кончали маскировку. Авиация не показывалась. Похоже было, что мы успели упрятать свое громоздкое тело на весь длинный летний день. Он обещал быть ясным и солнечным.
В лощине виднелась не то церквушка, не то кирха, не то костел. Белели хаты. В село направлялась наша застава.
Село оказалось польским. Не поп, а ксендз жил рядом с костелом. Я попросил разрешения остановиться у него. Бритое лицо, длинная сутана с кожаным поясом. Он, любезно и, как мне показалось, униженно кланяясь, проводил меня в горницу. Молодые парни с прическами, похожими на те, которые носят у нас футболисты, повели под уздцы моего неказистого коня. Кожаные пояса охватывали их осиные талии. Подрясники были похожи на юбку клеш. Странные люди!
— Как ваше село зовется, пане ксендз? — спросил я сонно, так, чтобы что-нибудь спросить у собеседника.
Я даже ахнул, когда услыхал в ответ:
— Вёска называется Старая Гута.
— Опять Старая Гута?!
Сколько их уже пройдено на нашем пути!
Из Старой Гуты по приказу товарища Сталина двинулись мы с отрядом Ковпака в этот бесконечный рейд. Старые Гуты на Черниговщине, в Белоруссии, под Киевом, и вот снова она — где-то у предгорий Карпат — неизвестная Старая Гута. Как спасительная веха вдруг возникаешь ты, Старая Гута, на завьюженном моем пути. А может, ты — восклицательный знак в конце жизни?
Для одного из нас ты уже последняя Старая Гута. Его похоронили под корневищами дуба.
Оправившись от первого смущения, ксендз, подмигивая мне, поводит шаловливо бровью в сторону куцего шкафчика.
«В чем дело? Ага! На столе стоят маленькие рюмочки».
Он вынимает из шкафа графинчик. Наливает, кланяется.
Услышав слова партизана, обратившегося ко мне «товарищ подполковник», ксендз с изумлением смотрит на меня. Быстро меняет наперстки на большие рюмки, разглядывает ордена и медали, прикрепленные к лацкану штатского пиджака.
— Пане пулковнику! Чокнемось за здоровье вашего войска, пане пулковнику!
Улыбочка не покидает его лица.
— Что знает пан ксендз о немецких гарнизонах?
Ксендз так же подобострастно, но уже более точно отвечает мне.
Затем спрашивает:
— А ве, пан пулковник, пшед вчорай и тамтего дня через мястечко Бучач великой валкой[11] двигались немецкие машины?
— Куда?
— На захуд, проше пана пулковника.
— Войско? — спрашиваю у ксендза и лезу за картой.
Отрицательно замахал он руками и захихикал тихо, угодливо.
— Не, нет, проше пана пулковника. То не войско. Цивильдейч, утекали до Львова.
По карте Бучач в пятнадцати километрах от Старой Гуты. Ага! Гебитскомиссары, ландвирты, сельскохозяйственные офицеры и вся эта полуштатская саранча, высасывающая из народа кровь, снимается с насиженных мест и мчится на Львов. Позабыв об осторожности, «поддаюсь» любезному тону своего собеседника.
— А не может ли пан ксендз узнать, что делается в Бучаче?
— Тераз?
— Сегодня. Да.
Остановившись на секунду и впившись мне в переносицу каким-то белесым взглядом, ксендз вдруг произнес польское слово, впервые услышанное мною.
— Так. Пан пулковник делает мне честь и просит провести для него вывьяд?
Не понимаю. Несколькими словами, сопровождавшимися жестом лисы, он поясняет:
— Аа-а… Вывьяд — это по-нашему разведка?
И, глядя в глаза уже твердым, откровенным взглядом, он повторил:
— Пан просит провести вывьяд?
— Да, если можно.
Ксендз преобразился.
— Можно!
По-военному щелкнув каблуками, он повернулся к двери:
— Вацек, ходзь тутай!
В голосе его звучал приказ. Из боковых дверей выбежал молодой монах, подстриженный под монашеский «бокс». Стал у двери, ксендз прошелся по комнате, что-то обдумывая. Вацек следил за хозяином, не сводя глаз. Подойдя вплотную к молодому монаху, ксендз медленно и внушительно прошипел:
— Вацек! Ты тераз поедешь до Бучача. Вацек! Ты зробишь для пана пулковника вывьяд. Так зробишь, як бы зробил то для войска польскего.
И он поднял руку с двумя пальцами вверх.
Ей-богу, если бы не темные сутаны на них, я дал бы голову на отсечение, что передо мною стоит офицер армии, для которого внешний лоск и шик, и металл в голосе, и поворот, и щелк каблуков, и умение вскинуть руку с двумя пальцами — выше всего.
Внимательно выслушав приказ ксендза, Вацек повернулся и, щелкнув, каблуками, скрылся. Чуть-чуть сгорбилась фигура ксендза, опустились плечи, и он вихляющей, бабьей походкой подошел к столу. Налил из графинчика и захихикал.
Новая книга Героя Советского Союза П. П. Вершигоры — «Рейд на Сан и Вислу» является как бы продолжением его широко известного произведения «Люди с чистой совестью». После знаменитого Карпатского рейда партизанское соединение легендарного Ковпака, теперь уже под командованием бывшего заместителя командира разведки Вершигоры, совершает еще один глубокий рейд по тылам врага с выходом в Польшу. Описанию этого смелого броска партизан к самой Висле и посвящена настоящая книга. В ней читатель снова встретится с уже знакомыми ему персонажами.
Действие романа Петра Вершигоры «Дом родной» развертывается в первый послевоенный год, когда наша страна вновь встала на путь мирного строительства. Особенно тяжелое положение сложилось в областях и районах, переживших фашистскую оккупацию. О людях такого района и рассказывает автор.Решение существенных хозяйственных вопросов во многих случаях требовало отступления от старых, довоенных порядков. На этой почве и возникает конфликт между основными действующими лицами романа: секретарем райкома партии боевым партизаном Швыдченко, заместителем райвоенкома Зуевым, понимающими интересы и нужды людей, с одной стороны, и председателем райисполкома Сазоновым, опирающимся только на букву инструкции и озабоченным лишь своей карьерой, — с другой.
Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.
Впервые в отечественной историографии предпринята попытка исследовать становление и деятельность в Северной Корее деспотической власти Ким Ир Сена — Ким Чен Ира, дать правдивую картину жизни северокорейского общества в «эпохудвух Кимов». Рассматривается внутренняя и внешняя политика «великого вождя» Ким Ир Сена и его сына «великого полководца» Ким Чен Ира, анализируются политическая система и политические институты современной КНДР. Основу исследования составили собранные авторами уникальные материалы о Ким Чен Ире, его отце Ким Ир Сене и их деятельности.Книга предназначена для тех, кто интересуется международными проблемами.
Наконец-то перед нами достоверная биография Кастанеды! Брак Карлоса с Маргарет официально длился 13 лет (I960-1973). Она больше, чем кто бы то ни было, знает о его молодых годах в Перу и США, о его работе над первыми книгами и щедро делится воспоминаниями, наблюдениями и фотографиями из личного альбома, драгоценными для каждого, кто серьезно интересуется магическим миром Кастанеды. Как ни трудно поверить, это не "бульварная" книга, написанная в погоне за быстрым долларом. 77-летняя Маргарет Кастанеда - очень интеллигентная и тактичная женщина.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.