Люди рая - [3]

Как ни странно, меньше всего страдают от существования такой неуклюжей двуглавой административной машины сами островитяне. В некоторых случаях они даже кое-что выигрывают, добиваясь того, в чем им наверняка было бы отказано без подстегивающего воздействия соперничества в поддержании престижа. Более того, если островитянин хочет нарушить свой трудовой контракт или распивает контрабандные спиртные напитки, ему часто удается столкнуть друг с другом британских и французских чиновников и в результате остаться фактически безнаказанным.

Порт-Вила, местонахождение этой курьезной администрации, имеет более космополитический вид, чем можно было бы подумать. На неопрятной главной улице, беспорядочно тянущейся вдоль побережья, можно встретить людей не двух-трех, а многих национальностей. Как птиц различают по характерному оперению, так и национальность европейца можно определить по шортам, которые он носит. Если шорты чрезмерно коротки, цвета спелого помидора или голубовато-зеленые, то вы с полным основанием можете сказать, что их хозяин — француз. Если же шорты настолько длинны, что наполовину закрывают колено, и полощутся вокруг ног, а цвет их более строгий, скажем белый или темно-синий, то весьма вероятно, что перед вами англичанин. Шорты промежуточной длины обычно принадлежат новозеландцу или австралийцу.

Однако европейцы в городе в меньшинстве. Здесь много жителей азиатского происхождения. У мужчин прямые черные волосы подстрижены по-европейски, но они такой длины, что в Европе этих людей приняли бы за студентов или интеллигентов. Это вьетнамцы, которых французы завезли на острова в 1921 году в качестве дешевой рабочей силы для плантаций. Есть здесь также китайцы, им принадлежит несколько магазинов. Коренные жители острова, которых французы называют indigenes[3], относятся к меланезийской расе. У них черная кожа, курчавые волосы, внешне они очень похожи на африканцев. Но кажется, что им недостает легкой, свободной грациозности движений, характерной для большинства африканцев, даже живущих на протяжении многих поколений в городах.

Мы пробыли в Порт-Вила только три дня. Благодаря одному весьма внимательному чиновнику британской администрации нам удалось устроиться на судно, возившее копру. Оно отплывало на остров Малекула и должно было зайти на плантацию торговца Оскара Ньюмена. Этот Ньюмен знал жителей острова Пентекоста, совершающих ритуальные прыжки, и согласился познакомить нас с ними.

Пароход «Лиеро», на котором нам предстояло отправиться на остров Малекула, дремал, пригретый солнцем, у пристани Порт-Вила. Высокие мускулистые грузчики-меланезийцы с блестевшей от пота кожей, в шортах, куртках и натянутых на курчавые волосы кепи американского фасона грузили на судно доски. На палубе стояло несколько огромных ящиков, на которых крупными буквами было написано «Малликоло» — французский вариант названия острова Малекула, так как в кондоминиуме дублирование простирается и на названия островов. Нефть и мусор в гавани не могли окончательно замутить кристальной воды, отравить все кораллы и прогнать черных, похожих на колбасу трепангов, которые лежат между ржавыми консервными банками на глубине двадцать футов. Мы с Джефом расположились на корме в ожидании окончания погрузки. Она запаздывала уже на час против назначенного времени отплытия, но мы были единственными оптимистами, так опрометчиво рассчитывавшими на своевременное отправление. Вокруг судна играл косяк из нескольких тысяч серебристых рыбок. Они плавали с такой замечательной синхронностью, что казались одним огромным Протеем, который крутился и извивался, разъединялся и вновь сливался. Иногда рыбки всплывали наверх, и тогда поверхность воды покрывалась тысячами движущихся ямочек, затем ныряли вглубь, исчезая на время между кораллами.

Наконец все доски погрузили и закрепили. Залитые потом докеры один за Другим сошли с судна. На мостике появился капитан-француз, отдал несколько приказаний, и «Лиеро» с ворчанием и пыхтением, разбрызгивая носом струи воды, отошел от пристани.

Трудно было найти хоть какое-нибудь место для отдыха. Пассажирских кают было всего лишь две. Одну из них занимал француз-плантатор с бледной некрасивой женой и маленьким ребенком, а другую — крохотный сморщенный австралиец с красными глазками и высохшим телом на тонких, как спички, ножках и его жена, очень полная метиска с золотыми зубами. Солнце в безоблачном небе беспощадно обжигало пароход, его лучи так нагревали каждый кусочек верхней палубы, что невозможно было дотронуться даже до дерева. Сидеть можно было только в одном месте — под тентом на корме, однако там не было ни стульев, ни скамеек, поэтому мы с Джефом растянулись прямо на палубе и задремали.

Около полудня на горизонте показался остров Эпи в виде неровной расплывчатой полоски. Словно улитка, ползущая по просторам голубой травы, «Лиеро» медленно двигался ему навстречу. Ближе к острову море становилось более мелким, и вскоре можно было рассмотреть дно, усеянное кораллами. Выключили двигатели, и судно замерло в неподвижности среди непривычной тишины. Прямо на берегу виднелся небольшой домик, наполовину скрытый кокосовыми пальмами, похожими на метелки из перьев. На палубе впервые появился француз-плантатор с женой и ребенком. Теперь его жена преобразилась. Она надела свежевыглаженное шелковое платье и модную соломенную шляпку с развевающейся сзади алой лентой, а помада и румяна оживили ее бледное лицо. Со слов капитана я знал, что в радиусе пятидесяти миль от их плантации не живет ни один европеец, так что ей не перед кем было покрасоваться своим новым платьем, шляпкой и косметикой, кроме тех, кто находился на пароходе.