Люди нездешние - [2]

Так вот, случай из детства. Она стоит возле начерченных на асфальте классиков. С неповторимым, сладостным звуком плюхается в "пятую" битка наполненная песком баночка из-под вазелина. Плюхается и немного проезжает. В этом звуке для нее, маленькой, все - успех, радость, близость каникул. Ее не берут прыгать. Непонятно, почему не берут. Не объясняют. Вредничают. Она стоит вся красная. Вокруг очень тихо. Она чувствует, почему не берут, но зачем-то ей надо еще услышать их злые слова, и она стоит, и тихо...

Сырники на сковородке изрядно пригорели от воспоминаний. Она выключила плитку и вышла на веранду. Воздух, как это бывает в конце августа, уплотнился и, казалось, лучше проводил звук. Она всегда думала, что в раю, если он есть, вечный конец августа, эти последние его две недели с виноградом в ларьках, холодком на щеках, вельветовыми брюками, в которые все влезают независимо от моды. Не рай, а какой-то Рио-де-Жанейро зимой! Извините, мы отвлеклись, но почему-то уверены, что ей должна была прийти в голову именно эта мысль.

Ей показалось, что достаточно вполголоса позвать девочек по именам - и они услышат. Они были довольно далеко. Аля только что перекочевала с освещенной солнцем дорожки сада в тень, рука Лили с ведерком была еще на свету, а сама она - уже в тени. Двигались они медленно, Вера Сергеевна сказала бы: "Спят на ходу". Это тоже воздух: в конце августа от него бывает самое настоящее опьянение, не хуже, чем в конце мая, и даже дольше сохраняется.

Девочки опять не отозвались на Лизу и Сашу. Мы-то знаем: нужно совсем не так кричать, когда зовешь детей с улицы домой. Надо так налегать на последний слог имени, так разрезать им пространство, чтобы в плотном воздухе оставался белый вспухающий след, как от пролетевшего самолета. Имена, придуманные дочкам отцом, нельзя было выкрикнуть. Не на что опереться - не на скользкое же, влажное "л"! Но ведь, в конце концов, наступает возраст, когда все эти Таты, Леки и Ляли становятся обыкновенными, понятными Танями, Ленами и Олями! Эти не хотели. Ее-то собственное имя звучало, как надоедливая оса. Ей казалось, что, едва заслышав его поблизости, люди начинают озираться и отмахиваться.

- Может, его кто-нибудь взял, - говорила она не своим, рассудительным голосом, и противна была себе необычайно, - кто-нибудь из местных. Он тут хоть гулять будет! А в городе что? Мы с папой на работе, Аля в школе, покормить-то некому лишний раз...

- Зачем кота лишний раз кормить? - недобро поинтересовалась Аля, сузив свои большие глаза до щелочек (те девочки в ее детстве, когда вредничали, тоже всегда щурили глаза). - Ты просто не хочешь его искать, правда же? (Тоже их, вредное выражение - "правда же".)

Тут разом часы в кабинете начали бить семь, мимо проехал на велосипеде внук Веры Сергеевны Вадик, заметалась и загремела цепью соседская Магда, высокий женский голос позвал Вову, вдребезги разлетелась чашка, которую она задела, когда замахивалась на Алю. Удар, вернее, шлепок, пришелся по предплечью и, видимо, получился сильным. Аля угрожающе нагнула голову, как бодливый теленок. Опять стало очень тихо. Это после того, как в один миг уместилось столько звуков! На Алю она старалась не смотреть.

Последний такой приступ дикого гнева случился несколько лет назад. Она тогда больно отшлепала маленькую Лилю, когда та очень серьезно и спокойно заявила:

- Я хочу не такую маму. Я хочу красивую.

Муж, помнится нам, посмотрел на жену удивленно и как-то брезгливо и сказал:

- Тебе тридцать лет.

И сразу вышел.

"Ну и что? - хотелось ей крикнуть. - Ну и что? Если мне тридцать лет, то я уже не имею права обижаться?"

Но она не крикнула, а стояла и тупо смотрела на затаившуюся Лилю, которая, в свою очередь, не понимала, почему нельзя говорить правду, и, должно быть, окончательно убеждалась в том, что мама у нее, и правда, некрасивая и злая, что, в сущности, одно и то же.

Сейчас она тоже смотрела прямо перед собой, почему-то прижав руку к уху. Хотя защищаться теперь надо было не от звуков, а от немыслимой тишины. Звуки какие-то, конечно, вокруг были, но ее мозг, именно мозг, а не уши, не хотел их воспринимать. И еще: ей казалось, что только что случившееся так нелепо, что просто не могло произойти с ней. Девочек уже не было в комнате, как будто их вообще еще не было на свете, и сейчас она вполне могла поверить, что ей десять лет, и стоит она, например, у нарисованных на асфальте классиков.

Часов в одиннадцать вечера она села в комнате на кровать, очень прямо, столбиком, как заяц. Не хотелось ей сидеть. Ей просто некуда было деваться. Посуду она уже всю вымыла. Аля и Лиля возились на веранде. Наверно, она не сказала им вовремя "Идите спать", они и не пошли. Не сказала - просто не смогла выйти на веранду. Вот уж действительно по-настоящему с ума сошла! На сей раз уже точно.

- Помнишь, ты спрашивала сегодня утром? - сказала она себе ехидно.

Когда она сильно волновалась, то гадости себе говорила особенно подробно и развернуто. В любой неврастенической жвачке находилась у нее для себя прочная, стройная шпилька.

Погода очень похожая, вот что! Такой же ветер, не порывистый, а широкий и размашистый, как в тот день, когда она познакомилась с ним. И чтобы от одного этого сходить теперь с ума?