Люди на перепутье - [29]

Лежавшие мужчины молчали. Курносые женщины с резко очерченными губами даже во время болтовни не прекращали работу и приглядывали за детьми.

С футбольной площадки долетали торжествующие и насмешливые мальчишеские крики.

— Пусть порезвятся, — сказала одна из женщин. — Завтра им опять в школу.

От импровизированной команды юных жижковцев отделился один из игроков, — карлинский полузащитник подставил ему ножку, и он на виду у всех грохнулся оземь. Мальчик встал с сердитым видом, растрепавшиеся волосы упали ему на глаза. Прихрамывая, он ушел с поля.

— Грубая игра! — вопили жижковцы.

— Притворяется! — орали карлинцы.

— Судья! — кричали зрители, которых было всего трое.

Обе команды сбежались на середину поля и, размахивая руками, обменивались мнениями о случившемся. Раздавались язвительные замечания, что, мол, жижковцы проигрывают и, наверно, думают отыграться на штрафном ударе. Судья, младший брат одного из игроков, не принятый в игру по малолетству, воспользовался тем, что мяч свободен, и поддал его что было сил. Старший брат влепил братишке затрещину и отнял у него мяч. Судье остался свисток, с которым он беспомощно бегал около ссорящихся и оглушительно свистел.

Подбитый игрок стоял в стороне. Он поднял ногу и тер колено, морщась от боли. Трое зрителей внимательно наблюдали за ним.

— Пойдем играть, Станя, пошевеливайся! — подбадривали его товарищи по команде.

Мальчик опустил ногу, повернулся и молча пошел прочь.

— Станя, брось дурака валять, — раздались за ним огорченные голоса.

Мальчик в трусиках и майке был красив. Гнев отражался в его движениях, на лоб свисала упрямая прядь, губы были сжаты. Он отошел, чтобы овладеть собой и преодолеть желание заплакать; оглянувшись, он громко крикнул:

— С «сапожниками» не играю! — и пошел дальше.

— Я сыграю за него, — вызвался один из зрителей, но его предложение осталось без ответа. Жижковцы разжаловали судью, отняли у него свисток, и игра продолжалась.

На самом краю Жижковского холма, под ярко освещенным небом, уже на склоне дня, который уходил на ту сторону планеты, к неграм, сидел какой-то мальчик, одинокий, как рыболов. Станиславу казалось, что если бы сейчас этот мальчик упал, то он не скатился бы вниз по знакомому косогору, а вылетел бы прямо в пространство и превратился бы в вечного спутника земли, подобно жюльверновской собаке, выброшенной из ракеты в романе «Из пушки на луну». Такой это был момент.

— Давай! Пасуй! — раздавалось на футбольном поле.

Бывают такие дни! Такие дни, когда каждый норовит обидеть тебя, когда никто не боится тебя задеть, когда каждый ставит тебе подножку и ты сам чувствуешь себя легко уязвимым.

Мальчик, сидевший на косогоре, смотрел на юг. Перед ним раскинулся лабиринт крыш. Он не замечал ничего, кроме башенных часов, похожих на глаз филина, и голубей, которые, вылетая из башни, переворачивались в воздухе и, блеснув в лучах заходящего солнца, стремглав кидались вниз, потом снова взмывали и снова устремлялись к земле — бог весть зачем. То ли они играют, то ли их сносит ветром. Внизу грозно молчал необъятный каменный город. Мальчик глядел вниз, на громаду города, и ему слышался грохот камней. Как будто рассыпалась на мелкие камушки вся Прага.

Мальчик держал в руке нож. Он вынул из кармана горсть винтиков и железных опилок и, задумчиво склонив голову, ловил винтики и опилки намагниченным лезвием.

Вдруг перед ним, на склон холма, упала длинная тень. Кто-то остановился позади.

— Здорово берет, — сказала тень.

Винтик, висевший на лезвии, словно испугавшись голоса, сорвался с ножа. Оба мальчика издали возглас досады. Мальчик с ножом собрал с земли упавшие опилки. Пришедший вынул карманный фонарик и, хотя было совсем светло, посветил на чахлую траву.

— Попробуй, — сказал он и на мгновение, как заправский гангстер, направил луч в глаза собеседнику, потом протянул ему фонарик. — Хороший нож, — кивнул он. — Золингенская сталь?

— Ножик — ничего особенного, — с деланным равнодушием отозвался владелец ножа. — Вот только до сих пор виден след от взрыва.

Обладатель фонарика вопрошающе поднял взгляд на незнакомого мальчика.

— Это от пороха, — неторопливо сказал тот. — Патрон взорвался. На, понюхай, еще пахнет порохом.

— Патрон? — не без уважения повторил городской мальчик.

— На уроке один парень ковырял ножом в патроне. Он взорвался; ему тогда палец оторвало.

Подошедший мальчик бросил взгляд на руки собеседника.

— Но у тебя все пальцы целы, — сказал он разочарованно.

— Да, но ножик-то был мой. Меня как раз вызвали к доске, когда взорвался патрон. Палец чуть не до меня долетел. И кто бы мог подумать: этот парень, которому оторвало палец, схватил книжки и дал тягу, чтобы ему не попало от учителя, — соврал Ондржей, умолчав, что он сам тогда едва не потерял сознание от испуга.

— А как его звали? — с сомнением спросил Станислав.

— Тонда Штястных, мы с ним сидели на одной парте, спроси кого хочешь в Льготке. Об этом и в газете было.

— А тебя как зовут? Меня — Станислав Гамза. Пойдем играть.

Они сорвались с места, но рокот пропеллеров заставил их остановиться и посмотреть на небо. Люди на склоне холма тоже уставились в небо. Мальчики, игравшие в футбол, замерли, словно отдавая салют. Женщины, оторвавшись от вязания, вытянули худые шеи и, заслонив ладонями глаза от солнца, глядели на то, что делается над наполненной заботами землей. Мимо Жижковского холма проходил поезд, и пассажиры высовывались из окон. Самолеты тогда еще были новинкой.